Легенда об одной любви

«…В качестве советского писателя, находящегося в данный момент за границей и являющегося как бы представителем всей писательской массы СССР, я чувствую себя обязанным ответить вам, — писал Юрий Николаевич. — Вы пишете о «крепостной интеллигенции», о подъяремном русском писателе, принадлежащем (?!) «пролетарскому правительству», который должен творить по указке цензора, художественно лгать, искажая действительность… И на это я, в полном сознании своей ответственности, говорю вам: да, большая и лучшая часть интеллигенции, в том числе и русский писатель, давно уж работает не за страх, а за совесть с советской властью (а не принадлежит ей). Служа революции, мы, русские, советские писатели, выполняем определенный социальный заказ и отлично сознаем это, не видя в том чего-либо позорного, — этим, разумеется, определяются как наши темы, так и их разработка, а не требованием цензора…»

И дальше:

«Если мы, советские писатели, находимся на службе революции, то вы и подобные вам, может быть сами того не сознавая, состоите в услужении у небольшой кучки бывших людей, которых давно выплевала новая Россия, и, выполняя их социальный заказ… вы должны лгать, клеветать и обманывать, и не можете, не смеете поступить иначе, ибо так нужно хозяину… В неважное место привел вас «свободный ум», г. Яблонский, и не кажется ли вам, что теперь уместно заново поставить вопрос: кто же в конце концов действительно оказался в «собачьем ошейнике»?..»

Письмо было потом опубликовано в журнале «Жизнь искусства».

Иногда в баре устраивали вечера русской песни. И у исполнителей и у слушателей лились по щекам слезы умиления.

Катя чувствовала весь ужас их отщепенства и эгоистически радовалась мысли, что, как только Юрий Николаевич поправится, они немедленно вернутся на Родину.

Но Юрию Николаевичу становилось все хуже. Тем не менее он жил самой деятельной жизнью. Много писал. Каждое утро Катя приносила ему кучу газет, которые он тщательно просматривал.

В середине лета ему стало совсем плохо. Наблюдающий его врач посоветовал немедленно уехать с Капри на север Италии, в курортный городок Мерано.

Городок небольшой. Вверху — сверкающие вечными снегами вершины первозданных гор. Внизу — огни отелей, ресторанов, шумных баров и многочисленных казино.

Сняли комнату в русском пансионе «Родной угол». Хозяйка, увидя их тощий багаж, проворчала: «У меня тут все очень приличные пансионеры! Я принимаю с большим разбором». Узнав, что они из Советской России, изумленно расширила свои маленькие глазки, утопавшие на ее жирном лице, как два чернослива в куче теста. Изумление сменилось любопытством, но вопросов задавать, видно, не посмела, мол, в конце концов, какое мне дело, в этом городе достаточно всякого люда.

Комнату они получили. В пансионе было полно русских эмигрантов, но Юрий Николаевич решил не вступать с ними в контакт. Обедали они в своей комнате и вели замкнутый образ жизни.

Городок был очень зеленый. С заснеженных гор ветер приносил приятную прохладу. Воздух освежали апельсиновые и лимонные рощи, развесистые вековые дубы. Было любопытно наблюдать за жизнью разноплеменных обитателей этого модного курорта, съехавшихся со всего света.

Город жил в основном за счет казино, где просаживали свои деньги международные авантюристы и российские эмигранты. По закону в рулетку могли играть только иностранцы. И бегал по магическому кругу заветный шарик из слоновой кости, помогая городским властям латать дыры в своем бюджете. Иногда они с Юрием Николаевичем из любопытства заходили в какое-нибудь казино и по-актерски, с профессиональной внимательностью наблюдали за игроками.