Легенда об Уленшпигеле

Но вот рядом с нею появилась верхом на козе багроволицая, быстроглазая девка в расстегнутом платье, с голой грудью. Имя ей было Похоть. Затем появились старая еврейка, подбиравшая яичную скорлупу, — имя ей было Скупость, — и прожорливый, обжорливый монах, пожиравший, колбасу, уплетавший сосиски, все время жевавший, как свинья, на которой он ехал верхом, — то было Чревоугодие. За ним, еле передвигая ноги, бледная, одутловатая, с угасшим взором, тащилась Лень, а ее уколами своего жала подгонял Гнев, Лень стонала от боли и, обливаясь слезами, в изнеможении падала на колени. За ними ползла тощая Зависть со змеиною головою, со щучьими зубами и кусала Лень за то, что она чересчур благодушна, Гнев — за то, что он слишком порывист, Чревоугодие — за то, что оно чересчур раздобрело, Похоть — за то, что она чересчур румяна, Скупость — за собирание скорлупы. Гордыню — за то, что на ней пурпуровая мантия и корона. А вокруг танцевали блуждающие огоньки. И наконец огоньки заговорили плачущими мужскими, женскими, девичьими и детскими голосами:

— Гордыня, мать честолюбия, и ты. Гнев, источник жестокости! Вы убивали нас на полях сражений, в темницах и в застенках — убивали только для того, чтобы удержать свои скипетры и короны! Ты, Зависть, умертвила в зародыше много благородных, драгоценных мыслей; мы — души замученных мыслителей. Ты, Скупость, обращала в золото кровь несчастного народа; мы — души твоих жертв. Ты, Похоть, подруга и сестра Убийства, породившая Нерона, Мессалину[260] и испанского короля Филиппа, ты покупаешь добродетель и оплачиваешь подкуп; мы — души погибших. Вы же, Лень и Чревоугодие, загрязняете землю, вас надо вымести, как сор; мы — души погибших.

Но тут послышался чей-то голос:

Алмаз из угля черного рожден,
И плох знак «Семь», хоть он же и хорош,
Учитель глуп, а ученик умен;
Скажи, блоха, скажи, бродяга-вошь,
Где нынче уголь и золу найдешь?

А блуждающие огни продолжали:

— Мы — пламя, мы — воздаяние за слезы, за горе народное; воздаяние господам, охотившимся в своих поместьях на человеческую дичь; воздаяние за бессмысленные сражения, за кровь, пролитую в темницах, за сожженных мужчин, за женщин и девушек, зарытых в землю живьем; воздаяние за всю прошлую жизнь, закованную в железы и обагренную кровью. Мы — пламя, мы — души усопших.

При этих словах Семеро превратились в деревянные статуи, не утратив, однако, прежнего своего облика.

И чей-то голос сказал:

— Уленшпигель, сожги дерево!

И Уленшпигель обратился к блуждающим огням.

— Вы — пламя, — сказал он, — так делайте же свое дело!

И блуждающие огни обступили Семерых, и те загорелись и превратились в пепел.

И потекла река крови.

Из пепла возникло семь других образов. Один из них сказал:

— Прежде мне имя было — Гордыня, а теперь я зовусь — Благородная гордость.

Потом заговорили другие, и Уленшпигель и Неле узнали, что Скупость преобразилась в Бережливость, Гнев — в Живость, Чревоугодие — в Аппетит, Зависть — в Соревнование, Лень — в Мечту поэтов и мудрецов. А Похоть, только что сидевшая на козе, превратилась в красавицу, имя которой было Любовь.

И блуждающие огни стали водить вокруг них веселый хоровод.

И тогда Уленшпигель и Неле услыхали многоголосый хор невидимых мужчин и женщин, и голоса то были насмешливые и звонкие, как колокольчики:

Когда в бескрайний мир придет
Власть обращенной Седмерицы,
Поднимет голову народ,
И в мире счастье воцарится.

И Уленшпигель сказал:

— Духи глумятся над нами.

А чья-то сильная рука схватила Неле и швырнула в пространство.

А духи пели:

В час, когда север
Поцелует запад,
Придет конец разрухе.
Пояс ищи.

— Горе мне с вами! — сказал Уленшпигель. — Север, запад, пояс… Ничего у вас, духи, нельзя понять.

А духи снова запели насмешливыми голосами:

Север — Нидерланды,
Бельгия — запад;
Пояс — дружба,
Пояс — союз.

— А вы, духи, совсем не так глупы, — заметил Уленшпигель.

А духи снова запели насмешливыми голосами:

Свяжет этот пояс
Нидерланды с Бельгией,
Доброй дружбой будет,
Славным союзом.

Met raedt

En daedt;
Met doodt
En bloodt.

Союзом деянья

И слова,
Скрепленным смертью
И кровью.
Так бы и было,
Когда бы не Шельда[261],
Эх, бедняга, когда бы не Шельда.

— Ох, ох, ох! — вздохнул Уленшпигель. — Стало быть, такова наша горькая участь: слезы людей и насмешки судьбы.

Духи насмешливо повторили:

Скрепленным смертью
И кровью,
Когда бы не Шельда.

И тут чья-то сильная рука схватила Уленшпигеля и швырнула в пространство.

10