Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке

Катлина бедствовала, но соседи делились с ней бобами, хлебом, мясом, кто чем мог. Община давала ей денег. Неле шила на богатых горожанок, ходила гладить белье и зарабатывала флорин в неделю.

А Катлина все твердила:

— Пробейте дыру, выпустите мою душу! Она стучится, просится наружу. Он отдаст семьсот каролю.

А Неле не могла ее слушать без слез.

22

Между тем Уленшпигель и Ламме, снабженные пропусками, заехали в трактир, прилепившийся к одной из тех кое-где поросших лесом скал, что возвышаются на берегу Мааса. На вывеске заведения было написано: «Трактир Марлера».

Распив несколько бутылок маасского вина, букетом напоминавшего бургонское, и закусив изрядным количеством рыбы, они разговорились с хозяином, ярым папистом, болтливым, однако ж, как сорока, оттого что был навеселе, и все время лукаво подмигивавшим. Уленшпигель, заподозрив, что за этим подмигиванием что-то кроется, подпаивал его, и в конце концов хозяин, заливаясь хохотом, пустился в пляс, а потом опять сел за стол и провозгласил:

— За ваше здоровье, правоверные католики!

— И за твое, — подхватили Ламме и Уленшпигель.

— И за то, чтоб скорей покончить с бунтовщической и еретической чумой!

— Пьем, — отвечали Ламме и Уленшпигель, а сами все подливали хозяину, хозяин же видеть не мог, чтобы его стакан был полон.

— Вы славные ребята, — продолжал он. — Пью за вашу щедрость. Чем больше вы у меня напьете, тем мне выгоднее. А пропуска-то у вас есть?

— Вот они, — сказал Уленшпигель.

— Подписано герцогом, — сказал хозяин. — Пью за герцога!

— Пьем за герцога, — подхватили Ламме и Уленшпигель.

А хозяин опять начал занимать их разговором:

— Чем ловят крыс, мышей и кротов? Крысоловками, мышеловками и капканами. Кто есть крот? Это есть самый главный еретик оранжевого цвета — цвета адского пламени. С нами Бог! Они сейчас придут. Хе-хе! Выпьем! Налей! Душа горит! Выпьем! Трое славных реформатских проповедничков… то есть, я хотел сказать, трое славных, храбрых солдатиков, могучих, как дубы… Выпьем! Вы не хотите пройти с ними в лагерь главного еретика? У меня есть пропуска, подписанные им самим… Посмотрите, как солдатики будут действовать.

— Ну что ж, сходим, — согласился Уленшпигель.

— Уж они маху не дадут! Ночью, ежели ничто не помешает, — тут хозяин присвистнул и сделал такое движение, будто хотел кому-то перерезать горло. — Стальной ветер не даст больше петь нассаускому дрозду. А посему давайте выпьем!

— Веселый же ты человек, хотя и женатый! — заметил Уленшпигель.

— Я не женат и никогда не женюсь, — возразил хозяин. — Я храню государственные тайны. Выпьем! Жена выведает их у меня в постели, чтобы отправить меня на виселицу и овдоветь раньше, чем того захочет природа. Они придут, вот как Бог свят… Где мои новые пропуска? На моем христианском сердце. А ну, хлопнем! Они там, там, в трехстах шагах отсюда, на дороге, близ Марш-ле-Дам. Вон они, видите? А ну, хлопнем!

— Хлопни, хлопни! — сказал Уленшпигель. — Я пью за короля, за герцога, за проповедников, за Стальной ветер, за тебя, за себя, за вино и за бутылку. Что же ты не пьешь?

При каждой здравице Уленшпигель наливал хозяину полный стакан, а тот пил до дна.

Испытующе посмотрев на хозяина, Уленшпигель наконец встал.

— Заснул, — сказал он. — Пойдем, Ламме!

Они вышли.

— Жены у него нет, стало быть, выдать нас некому… — продолжал Уленшпигель. — Скоро стемнеет… Ты слышал, что говорил этот мерзавец? Ты понял, кто эти трое проповедников?

— Да, — сказал Ламме.

— Они идут от Марш-ле-Дам берегом Мааса, и хорошо бы нам их перехватить, пока не подул Стальной ветер.

— Да, — сказал Ламме.

— Надо спасти жизнь принца, — сказал Уленшпигель.

— Да, — сказал Ламме.

— На, возьми мою аркебузу, — сказал Уленшпигель, — спрячься вон в той расселине, в кустах, заряди аркебузу двумя пулями и, когда я прокаркаю, стреляй.

— Хорошо, — сказал Ламме и скрылся в кустах.

Уленшпигель слышал, как щелкнул курок.

— Ты видишь их? — спросил он.

— Вижу, — отвечал Ламме. — Их трое, идут в ногу, как солдаты, один выше других на целую голову.

Уленшпигель сел на обочине, вытянул ноги и, словно нищий, перебирая четки, забормотал молитву. Шляпу он положил на колени.

Когда три проповедника с ним поравнялись, он протянул им шляпу, но они ничего ему не подали.

Уленшпигель приподнялся и давай канючить:

— Не откажите, милостивцы, в грошике бедному каменолому — намедни в яму упал и разбился. Здесь народ черствый, никто не пожалеет несчастного калеку. Подайте грошик, заставьте вечно Бога за себя молить! А Господь вам за это счастье пошлет, кормильцы!

— Сын мой, — заговорил один из проповедников, человек крепкого телосложения, — пока на земле царят папа и инквизиция, мы не можем быть счастливы.

Уленшпигель вздохнул ему в тон и сказал:

— Ах, государь мой, что вы говорите! Тише, благодетель, умоляю вас! А грошик мне все-таки дайте!

— Сын мой, — заговорил низкорослый проповедник с воинственным выражением лица. — У нас, несчастных страдальцев, денег в обрез, дай Бог, чтобы на дорогу хватило.

Уленшпигель опустился на колени.

— Благословите меня! — сказал он.

Три проповедника небрежным движением благословили его.