Легенда советской разведки - Н. Кузнецов

«Банк», о котором подумал Николай Иванович, ничего общего к карточной игре не имел. Так в отряде называли ставшие традиционными вечерние встречи у костра возле штабного чума — если, конечно, позволяла обстановка. Иногда здесь собирался настоящий интернационал: русские Николай Кузнецов, Валентин Семенов, Владимир Ступин, украинцы Николай Гнидюк и Марина Ких, белорус Михаил Шевчук, поляк Юзеф Скурьята, евреи Борис Черный и Григорий Шмуйловский, грек Макс Селескириди (впоследствии известный артист театра им. Вахтангова и кино Максим Греков), болгары Асен Драганов и Вера Павлова, чех Витек, казах Дарпек Асдраимов, испанцы Филиппе Артуньо и Хосе Гросс, армянин Наполеон Саргсян, ингуш Абдулла Цароев — всех не перечислить. Говорили на «банке» обо всем на свете — о вчерашнем бое и любви, футболе и высокой политике, декламировали стихи и пели песни.

Даже заместитель командира по разведке капитан госбезопасности Александр Александрович Лукин, полноватый, с округлым добродушным лицом, вьющимися волосами и всегда прищуренными умными, даже хитрыми серо-голубыми глазами, если позволяли в такой вечер его особенные, секретные заботы, непременно присоединялся к «банку». И не только в качестве слушателя неторопливо, поглаживая себя по давней привычке рукой по животу, он мог часами рассказывать совершенно невероятные байки о своем любимом городе Одессе времен гражданской войны и нэпа.

Кузнецов тоже любил изредка посидеть у костра, правда, никогда о себе не рассказывал, но иногда декламировал стихи и охотно подпевал негромкому хору, особенно если затягивали «Ермака».

Днем же, если выпадало свободное время, Кузнецов-Грачев любил повозиться с несколькими ребятишками, по-разному попавшими в отряд: младшими Струтинскими Володей, Васей, Славой, Колей-«Маленьким» Янушевским, который одно время даже был его связным, и другими. Грачев пересказывал детям давно прочитанные им самим подходящие их возрасту книги, уральские сказы, разучивал с ними стихи, которых помнил множество.

Однажды Кузнецов вернулся из очередной поездки в Ровно, бережно прижимая к груди укутанного в офицерскую шинель, дрожащего от холода и пережитого страха мальчугана лет четырех. Найденыша звали Пиней, полного имени и фамилии он не знал. Родителей он потерял в ровенском гетто, сам же каким-то образом оказался в лесу, где и прятался несколько дней, пока на него, совершенно уже обессиленного, не натолкнулся случайно Кузнецов.

В отряде медики и девушки-радистки Пиню выходили, сшили для него одежонку, а потом самолетом отправили на Большую землю. Кузнецов скучал о нем, не раз говорил, что после войны обязательно разыщет мальчика, усыновит и воспитает.

«После войны…» О чем бы ни говорили у костра по вечерам, всегда возвращались к этой теме. Однажды кто-то из разведчиков-москвичей с беспокойством заметил:

— А далеко мы забрались, ребята. Сколько это времени топать домой придется…

Кузнецов же совершенно серьезно продолжил:

— Вам-то что, до Москвы только, а мне до Урала добираться.

Разведчики и партизаны, столько верст нашагавшие за эти месяцы во вражеском тылу, забыли даже, что существуют иные способы передвижения по земле, кроме пешего хождения.

Любил Кузнецов и посмеяться над разными веселыми историями, которые, как ни удивительно, то и дело происходили в суровой, в общем-то порой даже жестокой партизанской жизни. К одной из них — знаменитой истории о паре гнедых — он и сам имел некоторое отношение.

Вот как много лет назад эту историю пересказал автору А. Лукин.

«Случилось это еще весной 1943 года в лесу под селом Берестяны, когда отряд совершал переход, чтобы быть поближе к Ровно. Дорогу преградило вражеское подразделение. В бою противник был частью уничтожен, а частью рассеян. Партизанам же достались богатые трофеи: оружие, боеприпасы, целый обоз с продовольствием и фуражом. Взяли и принадлежавший немецкому командиру фаэтон, запряженный парой красавцев гнедых.

В те дни Николай Кузнецов готовился к очередной поездке в Ровно. Покончив с обсуждением задания, Кузнецов попросил Медведева:

— Дмитрий Николаевич, дайте мне этих гнедых.

Просьба была естественной. Отряд в то время не располагал еще ни легковыми автомобилями, ни мотоциклами. Не мог же Кузнецов в своей офицерской форме идти пешком тридцать километров до Ровно. Дать ему обычную крестьянскую телегу — тоже плохо. И все же командование было вынуждено отказать Николаю Ивановичу. Кто раньше ездил на этих лошадях — неизвестно, вдруг их в городе опознают?

Кузнецов это, конечно, понимал, но продолжал упрашивать. В конце концов он уговорил Медведева и меня, но с условием: только доехать на этих лошадях до города, а там бросить.

Прошел день, другой. Возвращаюсь откуда-то к своему чуму и вижу: стреноженные, отгоняя пышными хвостами мошкару, преспокойно щиплют травку эти самые гнедые.

Неужели что-то случилось с Кузнецовым? Ведь он должен вернуться не раньше чем через неделю и, разумеется, без коней. Срочно вызываю дежурного по штабу, спрашиваю:

— Что, Грачев вернулся?

Он отвечает:

— Никак нет.

— А лошади откуда?

— Из Ровно. Мажура и Бушнин привели.