Легенда Татр

Сенявский рассмеялся. Если бы с ним были Сульницкий и Томек, велел бы он им похитить девушку, хотя бы только для того, чтобы убедиться, как мужики из Грубого станут ее искать и какая может быть война между Сенявским и Топорами. Но один он против косы ничего сделать не мог.

– Есть мне хочется, – сказал он, чтобы как-нибудь продолжить разговор.

– Ну, так ступайте к нам в избу. Тут ничего нет.

– Угостишь меня?

– Охотно.

– А не сердишься за то, что я говорил?

– Молоды вы – вот и глупы, – сказала Марина, как бы покончив с этим вопросом. – Идемте!

Но когда Сенявский направился к лесу за собаками, чтобы взять их с собой, Марина закричала:

– Э, да это не годится! С собаками! Их наши овчарки разорвут!

– Так как же быть? Я собак не могу бросить.

– Ничего. Оставайтесь с ними, – я вам сюда принесу. И собакам тоже. Разложите тем временем костер.

И она с косой на плече пошла через лес.

Но Сенявский костра разводить не стал, отпустил только подпругу у лошади и снял удила, чтобы она могла пастись; потом лег на траву и стал думать о молодом, гибком, крепком теле Марины.

Через полчаса или немного больше она верхом на лошади выехала галопом из лесу, с мешком и корзинкой в одной руке, с топором – в другой. Выскочив из лесу, мчалась она через поляну, гоня во весь дух небольшую, но крепкую гнедую лошадку.

– А где же костер? Что вы тут делали? – кричала она уже издали. – Где же костер? Вот здесь бобы, фасоль, сало, пирог, вот для собак – в горшке. Спали, видно? Не больно вы проворны!

Сенявский, смеясь, поднялся с травы, а Марина принялась таскать для костра хворост. С помощью ее топора и дорожного топорика Сенявского мигом запылал огромный костер. Сенявский достал из тороки вино и водку, нарезал сало, поджарил его на вертеле, выпил. Тем временем варились бобы и фасоль.

Это был прекрасный пир в клубах дыма, среди искр от потрескивающих можжевеловых веток.

Когда он подкрепился, Марина от нечего делать принялась рубить молоденькие смолистые сосенки и елочки и бросать их в огонь; Сенявский присоединился к этой забаве. Они сложили костер в рост человека, и казалось, что пламя и дым поднимаются до самого неба. Встревоженные собаки завыли, как на пожаре…

Так они познакомились, Сенявский и Марина.

Было это два года назад, в самом начале июня.

И никто об этом не знал, – только Терезя, поверенная Марининых тайн.

Сидя за хатой в эту июньскую ночь, долго шептались девушки о пане, который в этом году не показывался с самой зимы, хотя, бывало, наезжал в их края, лишь только стает снег.

– Кто знает? Может, женился? – говорила Терезя.

– Я тогда убила бы и его и ее! – отозвалась Марина.

А в избе, пользуясь тем, что хозяйка, старая Марта, заснула, к тому же была глуховата, старик Топор, которому не спалось по ночам, разговаривал в темноте с Кшисем, тоже лежавшим в постели.

– Спит?

– Спит.

– Чутка окаянная баба, как пес, даром что глуховата, – шептал Топор. – А твоя Бырка хорошо слышит?

Кшись был женат на Бырке из Гладкой.

– Слышит. Иной раз приду домой выпивши, – так тут хоть как кот крадись – узнает!

– Ишь ты! Ишь ты! – дивился старый Топор. – И что же?

– Лается. А иной раз с кровати на середину избы выпихнет.

– Ишь ты! Ишь ты! Выпихнет, говоришь?

– Нога у нее, понимаете, потолще бараньего зада! Бырка! Одно слово – Бырка![10]

– Да… Такая отделает! Хорошо, что моя, слава тебе господи, худая. Силы у нее такой нету.

– А Бырка еще ничего. Так и носится по избе! Приеду я зимой из лесу и, как бы ни замерз, залезу ей под ноги – мигом отогреюсь.

– Эх, брат! Вот это, я тебе скажу, благодать! – сказал Топор тоном знатока и не без зависти.

– Тепло, как медведю в берлоге.

– То-то и есть! Да! Кабы моя такая была! А то ведь щепка!

– А вы сейчас только хвалили: дескать, худая!

– Да ведь человеку угодить трудно. То ему того подай, то этого. Потому-то и говорится: левому глазу не верь, пока правый не приглядится!

– Это вы, Ян, хорошо сказали! Вы – голова! – сказал Кшись убежденно и почтительно.

– И тепло тебе там?

– Тепло.

– Под ногами… Хм…

Задумался.

– Шимек! – позвал он через минуту.

– Что?

– А я так полагаю… да, брат, так полагаю, что как-никак, а толстая баба всегда лучше.

– Вы – голова! – сказал Кшись, но уже сквозь сон.

После тепла наступили холода, а потом снова теплые дни – совсем как в июле. Но вот однажды после полудня над горными вершинами показались темные тучки, бежавшие с севера; они остановились над горами, разбухли, – и с гор в долину донесся глухой, однообразный гул. Шел горный ветер.