Легенда Татр

Первым выбежал из комнаты Сульницкий. Костка, со звоном вложив шпагу в ножны, побежал за ним на конюшню и, в суматохе оседлав лучшую из верховых лошадей воеводы, потому что своей у него не было, выехал за ворота. Думали, что он спешит к Згожелицам, но в лесу, неподалеку от замка, он свернул вправо и во весь дух поскакал на большую дорогу, которая вела к Рабе.

Он еще слышал за собой крики, набат, но вскоре окружила его вечерняя тишь, и он видел только зарево пожара.

За Беату он не боялся. Слишком громким было имя воеводы, чтобы мужики, даже самые отчаянные, отважились двинуться на замок; кроме того, в замке было много людей, и семье воеводы не угрожала ни малейшая опасность. Правда, Белз и Цехановский замок мужики уже дважды поджигали, но там действовала организованная банда под предводительством Яховского, смелого и хитрого лазутчика Хмельницкого. Правда, незадолго перед тем атаман Баюс с товарищами разгромил Янушковицы; правда, убиты были паны Трояновские, Бобовницкий, Былина из Лещин, опустошены усадьбы Ольшевского в Сярах, Домарацкого – в Ропе, а знаменитые Чепец и Савка напали на Ямгруд, хорошо укрепленное поместье Менчинского; в Зындрамове они же украли семьдесят семь племенных кобыл, ограбили усадьбу Дельпачи в Глиннике, Циковского – в Жегльцах, Михаловского – в Рогах близ Ивонича, но вооруженному пушками, как крепость, замку Гербуртов такие нападения были не страшны. В Згожелицах же держали панский скот: это и соблазнило нападавших.

С пожаром в сердце, не меньшим, чем тот, который пылал впереди, в урагане гнева, жажды мести, боли и отчаяния Костка мчался по дороге. Наконец, проехав уже больше мили, он придержал коня, чтобы его не загнать.

Огромное зарево горело на небе.

Костка сдержал лошадь, обернулся, сидя в седле, протянул сжатый кулак в сторону пожара и яростно потряс им.

– Погодите, магнаты! И получше этого зажгу я огонь над вашими головами! Узнаете вы меня, сукины дети!

Он погнал коня в горы. В эту дикую, пустынную страну влекли его бешенство и гнев. Так инстинкт ведет волка, сорвавшегося с цепи. Дорогою Костка думал о Хмельницком. Хмельницкий неоднократно давал ему понять, что знает о нем и ценит его. Как бы нарочно встречали его люди, подосланные гетманом, и делали многозначительные намеки, что Богдан Хмельницкий может потребовать возвращения прав не только казакам и русским крестьянам, а и другим людям… особенно тем, кто вступит с ним в союз…

Хмельницкий…

Отец его был поселенец в Чигирине во времена старосты Даниловича, и звали его Хмель, – а сын, уже казацкий гетман, который побратался с татарским ханом, оттеснил князя Иеремию Вишневецкого за Днепр и взял в плен двух коронных гетманов. Воевода Кисель ездил к нему послом. Так, если сын суботовского хуторянина Хмеля мог наставить носить над собою малиновое знамя, – чего не сможет он, королевский сын?..

– Эх, брат, знаешь, что я тебе скажу? Тепло. То есть теплынь, я тебе скажу…

– Теплынь, это верно.

– Ветерок с востока подувает: весна.

– Весна.

– Тает.

– Тает.

– Тепло весной!

– Это вы, Ян, правильно сказали! Вы голова!

– И еще я тебе скажу, Шимек, что там, на озере, ни единой льдинки не осталось.

– Не осталось.

– Солнышко все начисто растопило.

– Еще бы!

– А на Мерзлом, под Заворотом, должно быть, еще лед есть.

– Есть.

– Куда же ему и деваться, как не в тень!

– Ясное дело!

– А в Пятиозерье Новобильские, пожалуй, уже овец выгнали.

– Пожалуй.

– А до Рыбьего, думаешь, дошли?

– Дошли. Отчего не дойти?

– И до Тихой?

– Да ведь она еще ниже.

– Наша гора у Озер самая высокая.

– Самая высокая.

– И знаешь, брат, что я тебе скажу: хороша она.

– Хороша.

– Уж что хорошо, то хорошо. Нигде такой горы нет.

– Конечно, нигде!

– Только что холодна. В других местах уже пашут, а на ней еще только-только трава зеленеть начинает.

– И то верно.

– Нынче летом, коли будет такая теплынь стоять, мы туда пойдем.

– Вместе?

– Вместе пойдем. И скрипку ты, Шимек, с собой возьми. Потому что, как забренчит там Бырнас на кобзе да Петр Франков с внуком моим, Собеком, на дудках заиграют, – так что же ты, брат, без скрипки станешь делать? Тогда незачем тебе туда идти. Русалки бы тебя камнями забросали.

– Гм… может, и так…

– Сядем у шалаша на солнышке… Лесом из долины потянет, а сверху – соснами, можжевельником. И так вам придется играть, чтобы услышали вас пастухи на Тихой.

– Ясное дело!

– Пусть послушают, как поляки играют! Липтовцы несчастные!

– Правильно! Наши песни им поперек горла станут.

– Да-а! Водочки сладкой попьем. С овсяным пирогом.

– Хорошо!

– На солнышке погреемся. Ведь мы старые.

– Эх! Что станешь делать!

– Шимек, тебе сколько лет будет?

– Да не, то за пятьдесят, не то за шестьдесят.

– Младенец ты еще! Мне вот на святого Флавия восемьдесят четвертый пошел! Ну, что ты против меня? Молокосос! А переплясать ты меня не сможешь.

– Где уж!

– То-то, брат, не перепляшешь! Когда мне двадцать пять было, так раз трое пастухов из Бялки с ног свалились, а я еще и не взопрел!

– Ну-ну!

– Да, было дело! Парень я был настоящий! Кругом всего Черного озера вровень с собаками бегал! Ну и летел же я!

– Всю дорогу до Косцельца?

– Конец порядочный!