Тело Мадонны словно разрезано на части и является, как говорил Дали, из «таинственных девических шатров». В 1960 году он пишет картину из того же мистического ряда, на которой Гала изображена со спины, – прославляет и возвеличивает эту часть ее тела, которую воспевал уже Элюар. На первый взгляд картина кажется суперреалистической, но великолепный, классически совершенный, идеальный изгиб поясницы выходит за пределы реализма. Сюжет облагорожен и увековечен настолько, что тело модели, находясь рядом со зрителем, остается для него, в сущности, недоступным. Никакие эротические побуждения не могут потревожить ни женщину на картине, ни душу того, кто смотрит на нее. Гала здесь застыла неподвижно в своей святости. Однако она вовсе не похожа на святую деву. Она больше напоминает беспутную женщину, одержимую сексом. Но Дали не хочет видеть ничего, кроме их нерушимого, нерасторжимого единства, на котором он построил свою жизнь. Ничто – ни жиголо, ни временные любовники – не могло их разлучить. Однако Гала не желает жить как монахиня, запершись в своем доме, а Дали обязывает ее это делать. Она служит ему и ухаживает за ним – правда, иногда поступает при этом необдуманно. Она управляет их состоянием, расширяет границы империи Дали на всех континентах, готова осуществлять самые причудливые идеи, лишь бы они приносили хорошую прибыль. Но в ней до сих пор есть что-то от непокорной русской девочки. У Галы есть своя жизнь, и свои чувства она иногда выражает в прозе. Это короткие рассказы, написанные второпях, не связанные между собой и разнородные; но они много говорят о ее душевном состоянии, о неистовой силе ее души и о попытках Галы вернуть молодость – свежесть, как она говорит. Она знает, что эта свежесть давно утрачена, потому что ее тело стало изнашиваться.
Закат мифа
Внешне разлад между супругами почти незаметен, но у Галы, кроме их общей жизни, есть еще и собственная – обычно внутренняя, можно сказать, тайная. Но иногда эта жизнь происходит у всех на глазах. Гала пишет о своей короткой связи с каким-то красивым молодым мужчиной. От близости с ним у нее «осталось ощущение чего-то доброго, чего-то свежего и сладкого, как зрелый плод, ощущение молодости безгранично щедрой, но серьезной, искренней и благородной; нежной молодости», которую она «никогда не встречала ни у кого другого. Бескорыстной легкости, которая парит надо всем, не привязываясь ни к чему и ни за какое вознаграждение». «Как хорошо, – продолжает она, не вполне ладя с орфографией, – быть под защитой, притом под защитой высокого мальчика, о котором я знаю только, что он – это он, что он рядом, что его голос звучит как струя прозрачной воды, которая льется на нежнейший бархат. И еще вот что: я желала его потому, что мне ничего о нем не было известно. Я не знала ни чем он занимается, ни откуда он, ни где живет, ни из какой он семьи (sic)»[205]
. Дали все знает, но ничего не хочет видеть. Секс был для него навязчивой идеей, но художник часто не обращал на него внимания и выражал свою сексуальность иначе. Она взрывалась в его причудливых видениях такими мощными образами, что реальный секс мог быть лишь чем-то второстепенным и смешным по сравнению с его напряженным воображением. Им владеют другие люди. Его окружают агенты, мошенники, плуты, даже сводники; приближенные, бездельники, манекенщицы, трансвеститы, транссексуалы, наркоманы, полусумасшедшие – целая куча всякой человеческой дряни, которой хватает денег, чтобы путешествовать в самолетах. Гала не ослабила свою хватку, но теперь действует иначе, потому что немного устала держать Дали на поводке. «Двор» художника стал больше, чем когда-либо, это уже целый мирок, но Гала смотрит на него равнодушно и даже не замечает его. Все становится далинийским – роскошная одежда, духи, сладости, товары широкого потребления. Из Порт-Льигата постоянно вылетают, как ракеты, идеи, все одинаково странные. Он полон образцами новых изделий, необычных и причудливых. За это отвечает Дали; он не хочет, чтобы хотя бы один день прошел, а ничего нового не было создано. Гала часто путешествует и приобретает привычку внезапно уезжать, иногда вместе с Дали, чаще всего в Париж, где они занимают номер-сьют в отеле «Ле Мерис» в Тюильри.