Читаем Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти полностью

Разумеется, этот вопрос о гомосексуализме был центральным для их встречи и для их отношений. Дюрас не могла избегать этой темы: она-то считала гетеросексуальную любовь самой близкой к «природе». В этом отношении писательница доходила до того, что многие из окружения считали ее суждения преувеличенными, а саму Дюрас нетерпимой. Она писала: «Я представляю себе страсть только гетеросексуальной, молниеносной и короткой. Когда мужчина проникает в женщину, оказывается затронуто ее сердце – я имею в виду орган. Тот, кто не знает этого, не может говорить об обладании, а говорит о сексуальной игре».

Она заходит еще дальше в своем радикализме: заявляет, что писатель, который не знает, как любят женщины, – не настоящий писатель. Он не может проникнуть в сердцевину вещей и тайн, в пылающее сердце мира. Женственность Яна, томность и слабость его гибкого тела в просторной льняной одежде, его неопрустовский облик могли тронуть душу писательницы, потому что в Яне было что-то детское. Но они были так далеки от сложившегося у нее представления о мужчине и мужественности, что в конце концов она стала презирать Яна. «Он, – говорила она о своем «любовнике-педерасте», – занимается лишь одним – пародией на любовь, любовью с педерастами… Я считаю, что педерасты никогда не занимаются любовью. Любовник-педераст женщины может войти в нее лишь с ужасом и отказываясь это делать». Ян рассказывает, что однажды он смог заняться с ней любовью, но таким способом, который Дюрас не смогла ни «понять», ни принять. Он уснул на своем «неподвижном» половом члене и не смог дать ей то, чего она желала. «Я думаю, что наш ад может служить примером, – сказала она. – Ни один педераст не способен понять то, что говорит женщина, которая имеет любовника-педераста. Я сама встревожена. Должно быть, тут дело в принадлежности к какой-то тайной религии». Эти слова жестоки, однако позволяют понять, во что Дюрас собирается преобразовать эту ситуацию. Священное родство этой необычной, если не противоестественной, то неестественной связи с религией приводит писательницу на те территории, мысль о которых всегда преследовала ее. С этих пор Ян будет ее орудием познания великих тайн мира, по следу которых она шла, как старый гуру. Именно об этом сказал Барт (видимо, речь идет о французском философе Ролане Барте. – Пер.): «Эта женщина знала». Но Дюрас понимает: чтобы знать, нужно без оглядки броситься в боль и неясность, в бесконечную тьму проселочных дорог и тупиков, на которых она постоянно рискует собой и любит рисковать.

Оба возвращаются в Париж. Они покидают Трувиль и тот дикий край пляжа, где стоит старый особняк и куда в сумерках часто приходят любители понаблюдать тайком в полной (как в соборе) тишине за парами, которые занимаются любовью. В Сен-Жермен-де-Пре Дюрас берется за свой «труд», как она его называет. Все условия благоприятны для написания книг, создания фильмов, изобретения чего-то нового. И через все ее творчество проходит восхваление этой любви. Поездки и всевозможные труды не исчерпывают ни ее разочарования, ни ее злобы. Отъезды и возвращения Яна вызывают у нее растерянность; она теряет голову, как покинутая героиня Расина. Дюран чувствует, что писательский труд – ее освобождение, что только работа может успокоить ее скорбь по несостоявшейся любви. Она пишет короткие записки – слова, обрывки фраз. И эти строчки, сохранившиеся в ее архивах, много говорят о ее душевном состоянии в то время. Она пытается успокоить Яна, обещает отказаться от своих требований. «Моего требования на этом уровне больше нет. Вы другой. Мы разные, и это самое большое различие – разная сексуальность», – пишет она. Но как избавиться от этой любви? Как проживать ее иначе? Великолепный писательский труд полностью захватывает ее. Надо описать эту «безумную любовь» словами в текстах, чтобы она обрела плоть и кровь хотя бы в этом огненном писательском труде. Пусть она достигнет сути вещей хотя бы так. Задача писательницы становится все более религиозной. Дюрас сражается тем же оружием, которым пользовались Тереза Авильская и Хуан де ла Крус. «Я начну писать, чтобы излечиться от лжи кончающейся любви». Постепенно ее отношение к Яну изменяются, она начинает смотреть на своего спутника иначе. Дюрас не отвергает Яна, она по-прежнему предлагает ему свой дом и свою жизнь, но теперь делает это по-другому. Она осознает, что эта близость «погубила» их, что они не «вышли из ада», но теперь им невозможно расстаться.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сериал как искусство. Лекции-путеводитель
Сериал как искусство. Лекции-путеводитель

Просмотр сериалов – на первый взгляд несерьезное времяпрепровождение, ставшее, по сути, частью жизни современного человека.«Высокое» и «низкое» в искусстве всегда соседствуют друг с другом. Так и современный сериал – ему предшествует великое авторское кино, несущее в себе традиции классической живописи, литературы, театра и музыки. «Твин Пикс» и «Игра престолов», «Во все тяжкие» и «Карточный домик», «Клан Сопрано» и «Лиллехаммер» – по мнению профессора Евгения Жаринова, эти и многие другие работы действительно стоят того, что потратить на них свой досуг. Об истоках современного сериала и многом другом читайте в книге, написанной легендарным преподавателем на основе собственного курса лекций!Евгений Викторович Жаринов – доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного лингвистического университета, профессор Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, ведущий передачи «Лабиринты» на радиостанции «Орфей», лауреат двух премий «Золотой микрофон».

Евгений Викторович Жаринов

Искусствоведение / Культурология / Прочая научная литература / Образование и наука
Певцы и вожди
Певцы и вожди

Владимир Фрумкин – известный музыковед, журналист, ныне проживающий в Вашингтоне, США, еще в советскую эпоху стал исследователем феномена авторской песни и «гитарной поэзии».В первой части своей книги «Певцы и вожди» В. Фрумкин размышляет о взаимоотношении искусства и власти в тоталитарных государствах, о влиянии «официальных» песен на массы.Вторая часть посвящается неподцензурной, свободной песне. Здесь воспоминания о классиках и родоначальниках жанра Александре Галиче и Булате Окуджаве перемежаются с беседами с замечательными российскими бардами: Александром Городницким, Юлием Кимом, Татьяной и Сергеем Никитиными, режиссером Марком Розовским.Книга иллюстрирована редкими фотографиями и документами, а открывает ее предисловие А. Городницкого.В книге использованы фотографии, документы и репродукции работ из архивов автора, И. Каримова, Т. и С. Никитиных, В. Прайса.Помещены фотоработы В. Прайса, И. Каримова, Ю. Лукина, В. Россинского, А. Бойцова, Е. Глазычева, Э. Абрамова, Г. Шакина, А. Стернина, А. Смирнова, Л. Руховца, а также фотографов, чьи фамилии владельцам архива и издательству неизвестны.

Владимир Аронович Фрумкин

Искусствоведение
Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары
Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары

Долгожданное продолжение семитомного произведения известного российского киноведа Георгия Дарахвелидзе «Ландшафты сновидений» уже не является книгой о британских кинорежиссерах Майкле Пауэлле и Эмерике Прессбургера. Теперь это — мемуарная проза, в которой события в культурной и общественной жизни России с 2011 по 2016 год преломляются в субъективном представлении автора, который по ходу работы над своим семитомником УЖЕ готовил книгу О создании «Ландшафтов сновидений», записывая на регулярной основе свои еженедельные, а потом и вовсе каждодневные мысли, шутки и наблюдения, связанные с кино и не только.В силу особенностей создания книга будет доступна как самостоятельный текст не только тем из читателей, кто уже знаком с «Ландшафтами сновидений» и/или фигурой их автора, так как является не столько сиквелом, сколько ответвлением («спин-оффом») более раннего обширного произведения, которое ей предшествовало.Содержит нецензурную лексику.

Георгий Юрьевич Дарахвелидзе

Биографии и Мемуары / Искусствоведение / Документальное