Легендарные разведчики

В Париже студент пытался вербовать, не всегда удачно, французских офицеров. Одна из вербовок закончилась тем, что французы попытались выяснить, почему юный антрополог — такова была по легенде будущая профессия студента Сорбонны — активно интересуется офицерами их Генштаба. Это еще не провал, но Короткова отправили от греха подальше на родину. Это было в 1935 году.

В Союзе он долго не задержался. В начавшиеся чистки не попал, а поехал в Германию по линии нелегальной научнотехнической разведки. Добывал образцы нового оружия. И понимал, что война с нацистской Германией неизбежна. Его сообщения в Центр доказывали: вооруженное столкновение двух систем — лишь вопрос времени.

Во Франции, куда его снова вернули в 1937 году, он занимался в основном политической разведкой. И еще, об этом известно не доподлинно, говорится глухо, уничтожением предателей и врагов советской власти. И работа в этих двух столь разных направлениях на удивление складывалась. Его коллег по закордонной разведке объявляли шпионами, расстреливали, а Александру Короткову вручили орден Красного Знамени.

И вдруг его вызвали в Москву. Почему-то многие мои герои были уволены из органов и подвергались репрессиям именно под Новый год. Берия в конце декабря устроил разнос группе чекистов, публично клеймя предателями. Среди них оказался и ошарашенный Коротков. Все молчали, а орденоносец Коротков попытался защититься от нелепых обвинений. На него все смотрели с ужасом: перечить Берии в этой среде было не принято.

Но за все за это Короткова «всего лишь» уволили из НКВД. А могли бы запросто расстрелять, отправить в лагерь. Другие «счастливчики», как ученик и дальний родственник самого Артузова Борис Гудзь, уходили в водители автобуса, молчали, тактично пережидали в преддверии лучших времен.

А Коротков еще и написал наркому. Это послание никак не назовешь покаянным. Он никого не обвинял, но и не оправдывался, не клялся в любви к товарищу Сталину, а просил восстановить его в органах. Письмо было резкое, по тем страшным временам — дерзкое.

И Берия по непонятным причинам возвратил Александра Короткова. Как такое могло произойти? Ведь по логике Берии и прочих Коротков являлся типичным предателем. На Лубянку, пусть и в лифтеры, его взял Герсон, в 1938-м арестованный и в 1940-м расстрелянный. В Париже «Длинный» работал у резидента Орлова, сбежавшего на Запад. Попытка одной из вербовок закончилась выводом из Франции. Полный набор для предъявления обвинения по любимой Берией 58-й статье. Да, за вторую командировку во Франции Короткова наградили орденом. Но в 1939-м прямо обвинили в предательстве. И он, в отличие от других, молчащих ягнят, бурно против этого протестовал, обвинения отвергал, доказывал, что никакими врагами советской власти не завербован.

Логику его увольнения, как и возвращения, проследить сложно. Да и нет ее здесь. Если только предположить, что до всесильного Лаврентия Павловича дошло: лишь невиновный человек способен на подобную дерзость. Или смелость. Вторая причина: Коротков продержался до 1939-го. Из органов уже были вычищены сотни и сотни. А на столе Берии лежала докладная записка проверяющих: связь Короткова с арестованным Герсоном не установлена.

Приближалась война, что Лаврентию Павловичу было совершенно понятно. Надо было кому-то и работать, восстанавливать связи, передавать и обрабатывать подготовленную источниками информацию. Особенно в Третьем рейхе.

В профессиональных качествах Александра Короткова сомнений не возникало. Степанов, таков был теперь псевдоним разведчика, не раз информировал об угрозе войны. И источники его Берия считал надежными. Короткова назначили заместителем начальника 1 — го отделения внешней разведки, где он, к ужасу, понял, что в последовательно зачищенных Ягодой, Ежовым и Берией резидентурах некоторых стран вообще не осталось его коллег. Да, пришли по набору новые, способные люди, но совсем неопытные. Даже в стране главного противника, Германии, резидентуру возглавлял дилетант Амаяк Кобулов, брат дружка Берии Богдана Кобулова. А помогали ему еще двое разведчиков. Немецким языком из всех троих владел лишь один. Каково это было сознавать Короткову, над которым в свое время подсмеивались, что он говорит с венским, так и было, акцентом.

И в конце августа 1940-го в Берлин по приказу наркома Берии отправляется на месяц, не больше, сотрудник Степанов. Полномочия, полученные лично от наркома, у него были самые широкие. Может действовать и через голову Кобулова. Пусть Сталин считает, что у Советского Союза в запасе еще год, а то и два. А Москве нужна объективная картина обстановки в столице Третьего рейха, о чем Степанов получил задание информировать Берию напрямую. Он мог откровенно высказывать в донесениях свои собственные суждения, если они даже расходились с мнением посла или резидента.