Легенды Арбата

— Вот тебе и иерусалимский дворянин, — печально сказал начальник. — А все сходится...

То есть у людей произошла типичная психологическая ошибка. С одной стороны, хотелось всяческих благ, которые предлагали без всяких условий. С другой стороны, выходило так, что принять дар означало отдать Нахимова в другой народ. Раз тебе дают по той причине, что он был еврей, — то фактом приема подарка ты соглашаешься с его причиной! Хитроумные жиды упаковали оба факта в один флакон.

— Христопродавцы! — восхищенно плюнул зам. — Вот замутили? Съешь вкусный пряник — и ты наш!

— И рыбку съесть, и попку не ободрать, — подытожил начальник задачу. — Подкинь-ка еще две тысячи.

И после литра ацетоновой сивухи на керосине с осетинским спиртом, пожертвовав часть здоровья чести флага, они упрятали послание в сейф, убедив друг друга про утро вечера мудреней. Для людей, знакомых с похмельем, это странное утверждение.

Мы мало знаем про тонкие миры и связь небес с земным несчастьем, но закон парных случаев срабатывает с неукоснительностью дуплета. Назавтра перекошенный зам продевал тело в двери эдаким собачьим извивом.

— Ты вчера телевизор смотрел? — спросил он вместо «здравия желаю».

— Ну, нет, — выжидательно посмотрел начальник, особым офицерским рецептором предощущая отыгрыш за свою вчерашнюю выпученность.

— И Кобзона не видел?

— Вместо телевизора, что ли? Тоже нет. Я его вообще не люблю.

— Я тоже. И никто не любит. Но побаиваются. Значит уважают. Что и требовалось доказать. А устраивается неплохо. Знаешь, что он вчера делал?

Заинтригованный замовским сбивчивым поносом:

— Что? — предположил начальник прозорливо. — Хотел взять над нами шефство? Говорят он мужик денежный и щедрый.

— Ему хорошо быть щедрым, он гангстер!

— Так что он вчера? банк грабил?

— Хуже. Он пел! — выкрикнул зам.

— Не может быть! С чего бы? Новости дня. А ты чего хотел? Чтоб он прыгал с шестом?

— А с кем он пел?

— С кем пил, с тем и пел!

— Отнюдь. Тут вам не филармония.

— Да хрен ли ты ко мне приклепался со своим Кобзоном! — вскипел начальник. — Головка со вчера бо-бо? Иди постучись ей об стенку!

— С Ансамблем Александрова он пел! — торжествующе объявил зам.

— Ан сам бля... сам бля... один бля... Ну и что?

— А то, что они подпевали!

— И что?

— А то, что при этом еще и приплясывали! Всем ансамблем!!!

— Н-у и ч-т-о???!!!

— То!!! Ты вообще сегодня тупой! А что они пели и приплясывали?

— Что! то! в пальто! цыганочку!

— Евреечку! Хаву-нагилу они пели и приплясывали!

— А это что?.. — помолчав, спросил начальник.

— Ну тундра, — сказал зам. — Ничего, скоро узнаешь. Сам плясать будешь.

Он по-ленински сунул большие пальцы в проймы воображаемого жилета и стал выбрыкивать ногами вперед среднее между канканом и еврейским танцем «фрейлахс», дудя под нос с гнусавой одышкой: «Ха-ва-а — на-гила! ха-ва-а — нагила!»

— Песец всему, — сказал начальник. — Ты температуру мерил? Санитаров позвать?

— Вот те крест! Честное офицерское! Под салютом всех вождей! Он пел, хор подпевал, а потом стали вот так выплясывать, всем строем, в ногу, человек двести на сцене!

Начальник представил картину. Картина была сюрреалистическая. Длинное многослойное построение Краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской Армии имени Александрова, ряды фуражек, звезд и погон, вдев пальцы за проймы воображаемых жилетов, сионистски-мюзикхолльно выбрыкивает фрейлахс или как его там: зеленые штанины с кантом согласованно вздымаются кверху, а еврей Кобзон задает перед ними темп и солирует. Смесь богохульства с шизофренией. Этот милитаризованный шабаш сокрушал устои.

— Вот только Нахимова на той сцене и не хватало, — произнес начальник под впечатлением.

— Конец света. Давай застрелимся? — предложил зам.

— Тебе хорошо, ты дурак... Тебя жена еще из дому не выгнала, что зарплаты полгода не приносил? Вы что едите, кстати?

— Так я же бомблю, — пожал плечами зам. — Как все. Ты же знаешь.

— А я — ночным охранником, — печально сказал начальник училища. — Ты тоже знаешь.

— Но нельзя же сдавать Нахимова в израильскую аренду за вторую зарплату! — с истеричной ноткой вознегодовал зам и встал на фоне портрета Нахимова с воздетой рукой, как на плакате «Родина-мать зовет!»

— Почему нет? — с одесской интонацией спросил начальник неожиданно для себя и хихикнул. — Довольно удачный бизнес. Безотходное производство. У нас теперь рыночные отношения, ты не слыхал? Продается все, что не крадется. А здесь ты получаешь товары и услуги, а взамен у тебя ничего не убывает!

— Кроме чести, — сказал зам.

При слове «честь» товарищи офицеры посмотрели друг на друга и захохотали с отвязанным цинизмом.

— А почему ты уверен, что они написали неправду? — и начальник потряс вчерашним пакетом над столом.

Зам инстинктивно отстранился от идеологически вредоносной биографии:

— Это ж надо. Торговать компроматом на исторических героев. Вот до чего мы дошли.

— А-а. Всегдашняя позиция власти: называть компроматом ту правду, которая не нравится.

— Что, — осклабился зам, — на хал явную машину запал?

— Я и тебе буду давать покататься.