Легенды Белого дела

Сказать, что Врангелю досталось тяжелое наследство — значит не сказать ничего. 2 апреля британский верховный комиссар в Константинополе поставил его в известность о том, что в случае продолжения «явно бесполезной борьбы» с большевиками Великобритания откажется от всякой поддержки Белого движения. Друзья указывали Врангелю на то, что предприятие, за которое он берется, не имеет ни малейших шансов на успех[531]. А. А. Лампе[532], последний, с которым Врангель говорил перед тем, как отплыть из Константинополя в Крым, вспоминал, что тот «шел не на праздник власти, как это думали многие, он ясно сознавал трудность и почти безнадежность задачи, которую судьба возлагала на его плечи, он понимал, что идет на тяжелый труд, на подвиг, и, тем не менее, он опять подчинился долгу и… <…> принял на себя тот крест, который и привел его к преждевременной могиле»[533].

«Трудность и почти безнадежность задачи» Врангель действительно осознавал четко. «По человеческим соображениям почти нет никаких надежд на дальнейший успех Добровольческого движения, — сказал он на встрече с архиереями в Севастополе 3 апреля 1920 года. — Армия разбита. Дух пал. Оружия почти нет. Конница погибла. Финансов никаких. Территория ничтожна. Союзники не надежны. Большевики неизмеримо сильнее нас и человеческими резервами, и вооруженным снаряжением»[534]. И однако он решил использовать предоставленный ему шанс, делая ставку прежде всего на тяжелую затяжную войну Советской России с Польшей. Можно было попробовать выстроить на юге единый антисоветский фронт, соединившись с поляками, украинцами, казаками Дона и Кубани. Если обозначатся успехи, полагал Врангель, Великобритания пересмотрит свое решение об отказе поддержки Белого дела, а Франция усилит эту поддержку. В конце концов, Белое движение в начале 1918 года находилось в неизмеримо более трудном положении и сумело выстоять.

Настроения тех, кто пошел за Врангелем, очень точно описал в мемуарах митрополит Вениамин (Федченков)[535], в 1920 году епископ Армии и Флота: «К этому времени Белая армия потерпела полное крушение, и остатки ее в несколько десятков тысяч человек кое-как перебрались на Крымский полуостров. Невольно приходит на ум известная сказка о старике Мазае, который спасал на лодке зайчиков с затопленного весенним половодьем островка. От огромнейших пространств, занятых белыми, остался теперь только маленький квадрат Крыма по двести верст в длину и ширину. Недаром у нас ходил анекдот, будто Троцкий пренебрежительно так отозвался о нем: „И что такое Крым?! Это — маленький брелок от цепочки часов на моем животе! Не больше!“

Но не так думали мы, белые, то есть многие из нас. Казалось бессмыслицей продолжать проигранную борьбу, а ее решили опять возобновить. И мало того, еще надеялись на победу. Мечтали, и среди таких наивных был и я, о Кремле, о златоглавой Москве, о пасхальном трезвоне колоколов Первопрестольной. Смешно сейчас и детски наивно. Но так было. На что же надеялись?

Оглядываясь теперь, двадцать три года спустя, назад, я должен сказать — непонятно! Это было не только неразумно, а почти безумно. Но люди тогда не рассуждали, а жили порывами сердца. Сердце же требовало борьбы за Русь, буквально „до последней пяди земли“. И еще надеялись на какое-то чудо: а вдруг да все повернется в нашу сторону?! Иные же жили в блаженном неведении — у нас еще нет большевиков, а где-то там они далеко. Ну, поживем — увидим. Небось?.. Были и благоразумные. Но история их еще не слушала: не изжит был до конца пафос борьбы. Да и уж очень не хотелось уходить с родной земли. И куда уходить? Сзади — Черное море, за ним — чужая Турция, чужая незнакомая Европа. Итак, попробуем еще раз! А может быть, что и выйдет? Ведь начиналось же „белое движение“ с 50 человек, без всякой земли, без денег, без оружия, а расползлось потом почти на всю русскую землю. Да уж очень не хотелось уступать Родину „космополитам-интернационалистам“, „евреям“ (так было принято думать и говорить про всех комиссаров), социалистам, безбожникам, богоборцам, цареубийцам, чекистам, черни. Ну, пусть и погибнем, а все же — за родную землю, за „единую, великую, неделимую Россию“. За нее и смерть красна! Вспомнилось и крылатое слово героя Лавра Корнилова, когда ему задали вопрос:

— А если не удастся?

— Если нужно, — ответил он, — мы покажем, как должна умереть Русская армия!

<…> У нас еще есть клочок земли, есть осколки армии, и мы должны бороться! Мы хотим бороться! Мы будем бороться! И притом ясно, что наше дело хорошее, правое, святое, белое дело! Как не бороться за него до последней капли крови?!»[536]