Легенды Ереси

— Можешь говорить что вздумается, мне уже все равно. Ты все равно сделаешь то, зачем явился, но я не стану более потакать твоему самомнению и эгоизму. Пора кончать с этим фарсом.

— Как изволишь, — сказал Откровение. — Больше никаких игр.

За спиной Урии внезапно вспыхнуло золотое сияние, и тень старика вдруг вытянулась, накрывая собой алтарь. Стрелки часов заиграли перламутровым блеском, озарился светом вырезанный из черного дерева циферблат. Храм, прежде казавшийся мрачным пристанищем теней, засверкал красками.

Старик с трудом распрямился и повернулся. Перед ним возвышалось величественное, прекрасное создание, облаченное в золотые доспехи, любовно выкованные лучшими из мастеров. На каждой пластине красовались изображения молнии и орла. Откровение сгинул в небытие, и его место занял рослый, благородный воин, чей облик воплотил в себе все те черты, что было принято полагать царственными и величественными. Благодаря броне гость казался настоящим гигантом, и Урия вдруг осознал, что плачет. Он вспомнил, что и прежде уже видел этот до боли прекрасный лик, при взгляде на который замирает сердце.

На поле под Гадуаром.

— Ты… — прошептал Урия и отшатнулся, едва устояв на предательски задрожавших ногах.

Острая боль пронзила поясницу и бедро, но старик этого даже не заметил.

— Хоть теперь-то ты осознал всю бессмысленность того, чем занимался все это время? — спросил золотой великан.

Длинные темные волосы обрамляли лицо воителя — лицо, которое Урия мог осмелиться разглядывать лишь в тусклой призме воспоминаний. Ничем не примечательный Откровение развеялся как дым, и теперь исполин внушал такое благоговение, что священнику стоило немалых сил удержаться, чтобы не пасть ниц и не поклясться посвятить остаток своей жизни прославлению этого человека.

— Ты… — повторил Урия, чья телесная боль не шла ни в какое сравнение с той болью, что он испытывал в сердце. — Ты… Император…

— Да, и нам пора, Урия.

Старик окинул взглядом напоенный светом храм:

— Пора? Но куда? Мне нет места в твоем безбожном мире.

— Найдется место, — ответил Император. — Прими новый путь, и сможешь внести свою лепту в наше дело. Мы стоим на пороге свершения всех наших мечтаний и нового, удивительного мира.

Урия безвольно кивнул и ощутил, как могучая рука Императора осторожно подхватывает его под локоть. От этого прикосновения все тело старика вдруг наполнилось силой, а боли и болезни, мучившие его уже не первый год, отступили на задний план и стали казаться только дурными воспоминаниями.

Священник посмотрел на великолепную фреску Изандулы Вероны и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Краски, казавшиеся тусклыми в вечном полумраке, вдруг заиграли, и роспись свода словно ожила благодаря свету, исходящему от Императора. Нарисованные фигуры сияли первозданной силой, оттенки обрели чувственную яркость.

— Шедевр Вероны не создан для тьмы, — произнес Император. — Лишь на свету он способен раскрыть все свои чудеса. Так и Человечество обретет свою подлинную силу, лишь избавившись от сумрачных оков веры.

Урии стоило большого труда оторваться от созерцания фресок и обвести взглядом остальной храм. Внутреннее убранство предстало во всем своем великолепии и сиянии витражей.

— Я буду скучать по всему этому, — сказал Урия.

— Придет время, и я воздвигну Империум, в ослепительном блеске которого твой храм покажется жалкой лачугой бедняка, — ответил ему Император. — Нам пора отправляться в путь.

Урия позволил увести себя от алтаря, хотя на сердце у него и было тяжко, ведь теперь он осознавал, что в прошлом изменил всю свою жизнь, поддавшись ложному, даже лживому позыву. Следуя за Императором к дверям храма, он вновь посмотрел на роспись потолка и вспомнил проповеди, произнесенные им с кафедры, а еще — паству, жадно ловившую каждое его слово, и добро, источником которого стало это место.

Сам того не желая, Урия улыбнулся, неожиданно осознав, что не имеет ни малейшего значения тот факт, что его вера и жизнь были возведены на ложном фундаменте. В конце концов, он и в самом деле пришел в этот храм с сердцем, опустошенным печалью и открытым истине. И именно это позволило ему принять дух Божий и преисполниться любви.

«В том и заключена сила религии, что ей не нужны доказательства. Достаточно просто поверить».

Он посвятил свою жизнь Богу и даже сейчас, понимая, что его судьбу изменил слепой случай, не испытывал сожалений, ведь со своей кафедры он всегда проповедовал любовь и милосердие, так что никакие мудрые словеса не заставят его пожалеть об этом.

Внутренний створ оставался открытым, и Император, пройдя мимо, распахнул внешние двери. В храм ворвались промозглый ветер и брызги дождя, и Урия поплотнее запахнул полы рясы, ощутив, как ночной холод тысячами ледяных игл впивается в тело.