Легенды города 2000

Остро воняло безнадежностью зайца, умирающего в пасти волка и прелой осенней листвой. От желе несло формальдегидом морга, пластиковой зеленью погребальных венков, и по рукам у меня поползли мурашки, заставляя волосы встать дыбом. Эта тварь явно была чем-то живым, и мне очень захотелось, чтобы она оставалась живой уже как можно меньшее количество времени.

Полуночница откинула рыжую гриву за спину, и доски пола противно заскрипели, когда она расставила ноги пошире, чтобы занять более устойчивую позицию.

– Слово есть в Солнце, Слово есть в Луне. И вот мои Слова: Логос, повинуйся мне. 

Она простерла перед собой правую руку, а левой вытащила из кармана увесистую зажигалку.

– Нарекаю тебя отправиться туда, где всегда холодно.

С этими словами она одним движением большого пальца откинула крышку зажигалки в стальном корпусе, напоминавшей «Зиппо», и дунула на огонек.

Я не мог поручиться, был у нее во рту обыкновенный воздух или все-таки бензин, потому что спустя секунду маленький огонь зажигалки взорвался целой струей ревущего янтарного пламени, такого сильного и могущественного, что от его жара у меня вспыхнули брови, усы и борода. Пламя разъяренным тигром скакнуло вперед, очищая воздух от смрада уныния и смерти. Огонь пах теплом, летом, свободой и полем с солнечными одуванчиками. Нечто подобное, наверное, испытывают верующие, когда их охватывает молитвенный восторг, и я, как первобытный человек, впервые познавший благость огня в очаге, согретой пещеры и тушеного мяса, наблюдал, как он рвет на куски и растворяет кровожадный студень.

Мне хотелось, чтобы очищающий огонь проглотил это здание, стер его вместе с моей памятью, и на миг я поверил, что он способен изменить мое прошлое, сжечь дотла все его страницы, которые не хотелось ни переживать заново, ни хотя бы время от времени перечитывать.

Но огонь схлопнулся обратно до размеров светлячка и с жужжанием вернулся в недра зажигалки. Полуночница закрыла крышку, стерла рукавом бисеринки пота со лба и спрятала опасную игрушку обратно в карман.

– Не уверена, что это последний сюрприз, который нам приготовили, – сказала рыжая и открыла дверь на лестницу. – Ты идешь или так и будешь стоять?

Больничные шлепанцы звонко хлопали меня по пяткам, не давая спускаться так быстро, как я бы того хотел, и я то и дело оглядывался назад, чтобы проверить, нет ли за нами погони. Магия. Магия. Она все-таки существует.

На последнем пролете, возле двери, наполовину заваленной рухлядью, нас уже ждали.

– Procrustes vulgaris, какая редкость в наших краях.

Моего слабого знания латыни хватило, чтобы понять, что сказала Полуночница: Прокруст обыкновенный.

Герман Петрович стоял спокойно, я бы сказал, даже расслабленно, одной полуулыбкой намекая на угрозу.

От двух существ, которых он держал на поводках, кровь стыла в жилах: тонкая пергаментная кожа плотно обтягивала их черепа, и было заметно, что зубов в нижней челюсти не хватало, а черные как горошинки перца глаза так сильно ввалились в глазницы, что я невольно вспомнил «Крик» Мунка. На этом сходство с людьми у них заканчивалось. Сумасшедший хирург пришил каждому по четыре дополнительных ноги и по паре острых спиц, и из-за этого чудища стояли, чуть накренившись, и напоминали пауков. Швов на их телах я не заметил, но не сомневался: вот куда девались некоторые пациенты лечебницы.

Мы застыли на верхних ступеньках лестницы, и я снова обратил внимание на выражение лица Полуночницы. Меня мутило от вида препарированных и собранных по усмотрению Германа Петровича тел, но ее, казалось, это не трогало. На вид ей было максимум лет тридцать – что она пережила в своей жизни, если при виде подобного зрелища она спокойна?

– Париж тысяча девятьсот тридцать пятого, – Полуночница оперлась на перила и отбросила волосы назад. Мне почудились отблески огня. – Десять убийств. Концлагерь в Богдановке в сорок первом, доказанных семнадцать, вряд ли реальная цифра, вы ведь специалист по штучной работе, верно?

Герман Петрович склонил голову, как бы соглашаясь. Полуночница продолжила, а я не сводил глаз с тварей, которые то и дело дергались и шипели, неспособные произнести ни единого настоящего слова. Этот псих, Герман Петрович, то ослаблял, то натягивал поводки, из-за чего эти существа начинали задыхаться и поскуливать.

– Почему же вы исчезли на столько лет, не несли свое извращенное искусство в массы, а осели в далеком российском дальневосточном городе?

Герман Петрович наконец улыбнулся шире, и один из угрей на его щеке лопнул, испуская несколько капелек бело–желтого гноя:

– Я искал место, где будет легко дышаться, а я получу свободу для творчества. Вы уводите весьма ценный экземпляр. Полагаю, у Светлова большие планы на молодого человека?

– Больной садюга, – вздохнула Полуночница и неожиданно прыгнула вперед.

Алый зонт в ее руке с хлопком раскрылся и исчез, уступая место короткому обоюдоострому мечу с тусклым лунным камнем на рукояти.