Она не пыталась вырваться. Но ожидала, что откуда-нибудь сейчас должно прийти спасение: вот сейчас прискачет кто-нибудь с запоздалым объяснением, и недоразумение разрешится. Ведь она – невиновна, ведь все знают, что она – католическая королева, символ благочестия в Кастилье и Арагоне.
На площади ее подтащили к столбу. Привязали. И она вдруг увидела, что у троих палачей – совершенно одинаковые лица. Вернее, одно и то же лицо. Она узнала это лицо с носом римского императора, тяжелой нижней губой и пронзительными глазами. И взмолилась, и стала кричать, что выполняет свое обещание, данное в Сеговии, и сделала все, чтобы очистить Кастилью от скверны, так за что же ее?.. Но палач не слушал, он громко читал молитву. Веревки впились в тело так, что она на мгновение забыла обо всем остальном. В толпе зашлись истерическим плачем сразу несколько младенцев.
Вокруг нее стали наваливать хворост. Народ, столпившийся вокруг столба, помогал – по-крестьянски деловито, словно собираясь топить печь для выпечки хлеба, словно делая какое-то необходимое в хозяйстве дело. Кто-то забился в падучей и упал прямо на ветки, его оттащили. Она еще с надеждой смотрела на ведущие к площади улицы: сейчас… Сейчас раздастся топот копыт, на площадь ворвется ее Фернандо и остановит все это.
И вдруг она увидела мужа. И всех своих детей, даже самую младшую, шестилетнюю Катарину. Они все старательно подкладывали к ее будущему костру щепочки, словно тоже делали необходимое дело. Она закричала толпе, что невиновна, что она не marrana [145] , а vieja critsiana [146] , не иудейской, а чистой кастильской крови, и любит Христа всем сердцем. Но все вокруг были безразличны и ей не верили. Тогда она стала молить Бога о дожде. О ливне. Ведь кто-кто, а Бог должен знать, что она – невиновна. Но небо было высоким, безоблачно-синим, зимним и равнодушным, как и глаза толпы.
Вот весело заплясал по хворосту огонь. Ужас вытеснил из ее памяти все заученные с детства молитвы, а пришло почему-то только это,
Пробуждение Изабеллы мало чем отличалось от сна. Она действительно задыхалась от дыма. Ее действительно тащили чьи-то руки. Она слышала крики и плач дочери.
Ее походный шатер пожирало пламя. Через минуту на огромном сером першероне [148] примчался бледный полуодетый Фердинанд. Спрыгнул с коня, прижал к себе жену и дочь, закрыл глаза, запрокинул голову к небу: «Благодарю тебя, Господи!»
Ночной июльский ветер со склонов Сьерра-Невады споро раздувал огонь, быстро перекидывая его с шатра на шатер. Вскоре сгорел весь лагерь. Кастильско-арагонскому крестоносному войску приходилось спешно эвакуироваться с пепелища и разбивать лагерь в другом месте. Мавры удивленно смотрели на пожарище с гранадских стен и возносили благодарность Аллаху. Конечно, такая малость, как пожар в лагере от перевернутой ненароком королевой лампы, не могла остановить кастильское войско, которое вели Изабелла и Фердинанд, на пути полного освобождения Испании от восьми веков мавританского владычества. Осадный лагерь просто перенесли на другое место [149] . И продолжали ждать капитуляции последнего в Испании эмирата.
Римляне, готы, мавры…
При римлянах Иберия была самой римской из провинций империи. Воинственные иберийские кельты, коренное население, были в конце концов завоеваны хорошо смазанной, шипастой, бронзово-победной римской военной машиной. Кельты смешались с италийцами так, что почти не осталось «шва». На римских картах провинцию обозначили как
Плодородная иберийская земля давала превосходные оливки, виноград, пшеницу, реки и прибрежные морские воды – замечательную рыбу для излюбленного римлянами соленого соуса
С римлянами в Испанию пришли и жители еще одной римской провинции – Иудеи. В особенно большом числе – после того, как разрушили их Храм в Иерусалиме.
Увидели. Понравилось. Поселились. Сейчас уже трудно сказать точно, но полагают, что некоторые из них принесли прямо из Иудеи и новую религию – христианство, и она сразу пустила в Испании глубокие корни.