Легенды и мифы о Сталине

Советский Союз имеет два лица. В борьбе лицо Союза — суровая беспощадность, сметающая со своего пути всякую оппозицию. В созидании его лицо — демократия, которую он объявил в Конституции своей конечной целью. И факт утверждения Чрезвычайным съездом новой Конституции как раз в промежутке между двумя процессами — Зиновьева и Радека — служит как бы символом этого».

Недруги тогда писали: поскольку Лион Фейхтвангер оправдывал эти процессы, его книгу немедленно перевели на русский язык и огромным тиражом напечатали в СССР. Уже осенью 1937 года она продавалась в магазинах «Книга».

Теперь пишут, что немецкий писатель не разобрался в сути происходивших в 1937 году в Москве процессов, а поэтому наблюдениям и выводам Лиона Фейхтвангера не надо доверять. Заодно не говорят, что 1937 год — год разработки третьей пятилетки, первых выборов в Верховный Совет СССР, год 100-летия со дня гибели А. С. Пушкина.

Два вызова

«Когда в 1937 году я, — говорил И. А. Бенедиктов журналисту и ученому В. Литову, — зашел в свой кабинет в Наркомате совхозов РСФСР, то обнаружил на столе повестку — срочный вызов в НКВД. Особого беспокойства это не вызвало. Следователь спросил, что я могу сказать о двух сотрудниках. Не задумываясь, ответил, что они отличные специалисты, преданные партии, Сталину. Мне дали прочитать заявление о «вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И. А.», которую он осуществлял в течение нескольких лет «по заданию германской разведки», подписанное этими двумя сотрудниками. Прочитав, я похолодел. На вопрос следователя сказал, что в Германии действительно была закуплена непригодная для наших условий сельскохозяйственная техника. Это произошло от моего незнания, неумения, недостатка опыта. Но следователю подтвердил, что по-прежнему этих сотрудников считаю честными коммунистами. На прощание следователь сказал, что отчаиваться не надо, к определенному выводу они пока не пришли.

Не помню, как добрался домой. С женой мы обзвонили друзей, написали открытки и письма родным и близким, чтобы им не повредила связь с семьей «врага народа». С мрачными мыслями пришел на работу, стараясь вникнуть в смысл поступивших бумаг. Раздался телефонный звонок — меня приглашали в Центральный Комитет партии утром следующего дня. «Все ясно, — убито подумал я, — исключат из партии, а потом суд». Жена проплакала всю ночь. А наутро собрала мне небольшой узелок с вещами, с которым и направился в Центральный Комитет. При регистрации мне сказали, чтобы оставить у дверей узелок. Почти не вникал в смысл выступлений, ждал, когда же назовут мою фамилию, начнут клеймить позором. Фамилию наконец назвал… Сталин.

— Бюрократизм в наркомате не уменьшается, — медленно и веско сказал он… — Все мы уважаем наркома — старого большевика, ветерана, но с бюрократизмом он не справляется, да и возраст не тот. Мы тут посоветовались и решили укрепить руководство отрасли. Предлагаю назначить на пост наркома молодого специалиста товарища Бенедиктова. Есть возражения? Нет? Будем считать вопрос решенным.

Через несколько минут, когда все стали расходиться, ко мне подошел Ворошилов: «Иван Александрович, вас просит к себе товарищ Сталин».

В просторной комнате заметил хорошо знакомые по портретам лица членов Политбюро Молотова, Кагановича, Андреева.

— А вот и наш новый нарком, — сказал Сталин, когда я подошел к нему. — Ну как, согласны с принятым решением или есть возражения?

— Есть, товарищ Сталин, и целых три.

— А ну!

— Во-первых, я слишком молод, во-вторых, мало работаю в новой должности — опыта, знаний не хватает.

— Молодость — недостаток, который проходит. Жаль только, что быстро. Нам бы этого недостатка, да побольше, а, Молотов? — Тот как-то неопределенно хмыкнул, блеснув стеклами пенсне. — Опыт и знания — дело наживное, — продолжал Сталин, — была бы охота учиться, а у вас ее, как мне говорили, вполне хватает. Впрочем, не зазнавайтесь — шишек мы вам еще много набьем. Настраивайтесь на то, что будет трудно, наркомат запущенный. Ну а в-третьих?

Тут я и рассказал Сталину про вызов в НКВД. Он нахмурился, помолчал, а потом, пристально посмотрев на меня, сказал:

— Отвечайте честно, как коммунист: есть ли какие-нибудь основания для всех этих обвинений?

— Никаких, кроме моей неопытности и неумения.

— Хорошо, идите, работайте. А мы с этим делом разберемся.

Только на второй день после этого разговора, когда мне по телефону позвонил один из секретарей ЦК, я понял, что гроза прошла мимо. А узелок, кстати, в этот же день прислали из ЦК в наркомат — я был настолько ошеломлен, что совсем про него забыл…

— Видимо, Сталину просто неудобно было отменять уже принятое решение, и это вас спасло…