Легенды Инвалидной улицы

Я стал артистом и приехал на родину с концертом. Жанр, в котором я выступаю, не совсем обычный, но, как говорят, с большим будущим. Я — мастер художественного свиста. Свищу. Разные мелодии. Начиная с классики и кончая современными песнями советских и даже зарубежных композиторов. Отдельные музыкальные критики утверждают, что этот жанр имеет немалые перспективы в завязывании культурных связей со странами Запада и еще прославит СССР на мировой сцене. Свист не знает границ, не требует перевода и понятен всем. Я занял третье место на всесоюзном конкурсе мастеров художественного свиста, получил право выступать с концертами и зарабатываю на жизнь своим искусством. Если верить обещаниям одного ответственного лица, я, возможно, поеду в скором времени на гастроли за рубеж, но, во-первых, обещанного, как говорят, три года ждут. И потом вы не знаете, сколько интриг в нашем искусстве. А главное, то, что я — еврей, и это очень осложняет положение. Даже в художественном свисте. Когда я приехал в наш город, старики припомнили, что этот талант во мне прорезался не случайно. Мой дед с маминой стороны, плотник Шая имел кличку Файфер, что означает свистун, и все звали его только так: Шайка-файфер.

Он был, как рассказывают, потому что я родился через много лет после его смерти и мы друг друга в глаза не видели, очень положительным и очень здоровым человеком. Половину домов на нашей улице и сотни на других сложил он своими могучими руками из толстых бревен, и все эти бревна таскал на собственной спине. Все, что он делал, он делал добротно, на совесть, без обмана.

Может быть, потому он наплодил целых одиннадцать детей, таких же гигантов, как он сам. А свистел ли он в соответствии со своей кличкой Шайка-файфер, я не знаю. Но если и свистел, то в те годы, при царизме, художественный свист не ценился и не приносил никакого дохода. Потому на одиннадцать детей в доме имелась одна пара обуви, и зимой во двор дети выходили по очереди.

Вы можете спросить: как же это так у вас получается, уважаемый товарищ свистун (так меня называют иногда жена и еще несколько человек, которые вхожи в мой дом, и я на них не обижаюсь, потому что ценю и в других людях чувство юмора), значит, как же это получается, что такой хороший плотник, как ваш дед, который поставил столько домов и, следовательно, всегда был занят, не смог купить своим детям обувь, даже если это было в царские времена?

Вы, конечно, думаете, что тут-то и поймали меня, наконец, на неправде. Так, пожалуйста, не спешите и послушайте, что я вам отвечу.

Да, мой дед от отсутствия работы не страдал и трудился каждый Божий день, кроме, конечно, суббот. Да, он таки был большим мастером в своем деле, и ему платили соответственно. И, конечно, на обувь заработать даже для одиннадцати детей, несомненно, мог.

Но вы забываете об одной черте, которую он передал даже внукам по наследству. Или, возможно, я это упустил в своем рассказе? Тогда прошу прощения и мне понятен ваш подозрительный вопрос.

Так вот. Мой дед был очень горд или даже, вернее, тщеславен, как это называют у нас, у работников искусства. Он был готов уморить всю семью голодом, только бы не уронить свою честь. А как вы знаете, в синагоге лучшие места стоят больших денег и на них сидят самые богатые и уважаемые люди. Мой дед, простой плотник, всегда сидел в синагоге на лучшем месте. На это уходило все, что он зарабатывал. Не знаю, насколько он был религиозен, но гордости в нем было, как говорится, хоть отбавляй. Вся семья пухла от голода, но зато в синагоге ему всегда был почет. Вот таким был мой дед, и я его за это не осуждаю. Потому что не зря было сказано: лопни, но держи фасон.

Мой дед все делал на совесть. Когда началась первая мировая война и его хотели при— звать солдатом в царскую армию, он не знал, как отвертеться от этого и не оставить голодными, без кормильца, одиннадцать ртов. По состоянию здоровья ему сделать скидку никак не могли. С таким здоровьем, как у него, брали прямо в лейб-гвардию. Оставалось одно — повредить здоровье и хоть больным, но остаться возле детей. Добрые люди посоветовали деду выпить отвар табака. Он так и сделал. И сделал основательно, без обмана, как и все, что делал в жизни. И умер через полчаса, оставив голодными одиннадцать ртов, но зато отвертевшись от мобилизации.

В памяти у людей осталась его кличка — Шайка-файфер. И она потом сохранилась по наследству за потомством. Но ко мне она не пристала. У меня есть двоюродный брат Шая. Его с пеленок уже называли Шайка-файфер, хотя он никогда не свистел. А я стал свистеть и достиг мастерства. Вы скажете на это: парадокс. А я вам отвечу: еще много неизученного в этом мире.