Я отвел Кассия на шлюпку. Там нас ждал один Гриколь. Он озабоченно взглянул на меня. Служитель попытался осмотреть мои раны, но я отослал его взмахом руки. Усовершенствованный организм Астартес начал заживлять повреждения с той минуты, когда я был ранен; какой бы яд ни впрыснул мне равенер, мое тело одолеет отраву, так же как я одолел зверя. В любом случае сейчас у меня было дело поважнее — хотя я отдал бы полжизни, чтобы этого избежать.
Пятая рота сражалась и погибла в бою с «Кракеном» задолго до того, как остальные братья узнали о вынырнувшем из бездны флоте-улье. С тех пор Кассий находился здесь. Он знал, что потерял своих людей, — но пока не догадывался, что утратил намного больше.
Дни и недели, последовавшие за победой на Ичаре IV, стали сплошным праздником для ополченцев с Босфора, которым так и не пришлось сразиться с «Кракеном». Но мои братья-Астартес и я не разделяли их ликования и отступили к своим кораблям.
Некоторые из нас погрузились в молитвы, а другие предались ярости. Кое-кто, доведенный до безумия всеми ужасами и потерями, в неистовстве метался по кораблю, пока его не усмиряли силой. Происходили несчастные случаи. По крайней мере, мы называли их несчастными случаями. У нас, Астартес, нет слов для обозначения таких поступков. Мы не знаем, как назвать братьев, которые решили завершить служение подобным образом. О них не говорят, но их геносемя изолируют и маркируют как потенциально неустойчивое, словно болезнь поразила их тело, а не душу.
Я полагал, что видел все возможные реакции на трагедию нашего ордена. Но ошибся. Когда я рассказал Кассию о битвах, о потерях, о том, во что мы превратились, он продемонстрировал мне нечто иное. Он показал мне, как такие известия встречают герои.
Почти минуту Кассий простоял неподвижно с закрытыми глазами. Потом лицо командора исказила ярость, но она не выплеснулась криком — нет, воин принялся глубоко и ровно дышать. Казалось, он хочет очистить тело от эмоций, выдохнув их из себя. Затем его глаза открылись.
— И что же вы сделали? — спросил он.
— В смысле?
— Что вы сделали, чтобы отомстить за себя этим тварям? Что вы сделали, чтобы нанести ответный удар? Что вы сделали, чтобы очистить галактику от ксеногенной грязи раз и навсегда?
Я положил руку ему на плечо:
— Как только мы вернемся на «Сердце Соты», ты об этом узнаешь. Мы стартуем немедленно. Братья будут счастливы снова тебя увидеть.
Я улыбнулся ему, но ответной улыбки не последовало.
— Мы не можем уйти, пока не закончили дела здесь.
— Пока не закончили? Но вы с нами. Зачем еще оставаться?
Кассий кивнул в сторону иллюминатора:
— Этот корабль убил почти половину моей роты и пожрал их тела.
— Но сейчас он мертв, — заверил я командора.
— Мы не сумели его прикончить.
— Нет, однако это наверняка сделали наши братья из других орденов на Ичаре IV или имперский флот. Я понимаю, что вы жаждете мести, командор. Поверьте, я тоже хочу отомстить за каждого из павших братьев. Но наша задача выполнена. Нельзя убить корабль дважды.
— Вы неправильно поняли меня, брат-сержант. Никто не убивал этот корабль. Он все еще жив.
Фрасий исчез тогда на несколько дней. Нам сказали, что магистр уединился и предался медитации, дабы постичь волю Императора в отношении нашего ордена, однако позже мы узнали, что он оставил нас ради какой-то секретной цели. Перед этим он говорил, что нам нужна передышка. Требуется время, чтобы восстановить орден. Многие были не согласны.
Я не жду от вас понимания. Мы — Астартес. Мы не такие, как вы. Мы не просыпаемся по утрам с мыслью: для чего прожить наступивший день. Мы знаем. С того дня, когда нас отбирают, и до смерти нам известно, в чем состоит наша цель. Мы сражаемся во имя Императора. Если нам отдают приказ, мы его исполняем. Если нас бьют, мы наносим ответный удар. Если мы погибаем, то погибаем с мыслью, что другие займут наше место. Мы не останавливаемся, не бережем силы и не прощаем.
Мы сражаемся. В этом суть нашего служения Императору. Это то, что мы есть. Если мы не сражаемся, значит, мы не служим ему. А если мы не служим ему, наша жизнь не имеет смысла. С тем же успехом можно приказать Механикус не строить, священнику — не проповедовать, телепату — не думать, а кораблю — не пускаться в плавание. Как это возможно? В чем тогда цель их существования? И все же Фрасий просил нас именно об этом — потому что потери, которые мог понести орден даже в самой ничтожной кампании, стерли бы нас с лица земли. Если мы хотели выжить, мы не могли позволить себе потерять ни одного бойца. А если мы не могли никого потерять, значит, мы не могли воевать. Но как долго?