Легенды Лиса (сборник) (СИ)

Он часто так делал – совал мне какие-то книжки или статьи безо всякого объяснения, добавляя – “Почитай”.

Когда мне исполнилось двенадцать, дверь в комнату на втором этаже оказалась открытой. Как я и думал, это была комната нашей мамы, комната ее собственных вещей, где она работала и отдыхала. Мама, оказывается, рисовала, и рисунки ее заставили меня плакать от ощущения безвозвратности – строгие и ясные, они остались единственным светом изо всего, который она излучала, доступным для меня.

Медленно, очень осторожно я обошел всю комнату, запоминая каждую вещь, без сомнения, с момента маминой смерти лежавшую неподвижно. Папа не заходил сюда даже чтобы стереть пыль – этим занимались домработницы.

Не стану описывать, что и как лежало там, хотя каждая вещь вызывала во мне отклик, счастливую улыбку, болезненный спазм – или по рассказам папы, или по собственным мечтам. Запомнилась картина, которую отец показал мне отдельно. По его словам, написанная мамой в детстве: чей-то пустынный двор со старой яблоней в центре, за ней бежевая стена, в которой я угадал стену, виденную мной с детства, только с другой стороны, густые кроны позади нее, и старая скамейка у облупленной желтой двери подъезда…

– Где это? – спросил я отца.

Папа как-то странно на меня посмотрел.

– У соседей, – ответил он.

*

Все началось вскоре после моего тринадцатилетия.

Я уже давно исследовал весь город, знал (общаясь поверхностно) многих сверстников и более старших ребят – но не дружил ни с кем из них, не ощущая в этом острой необходимости, абсолютно довольный обществом книг и отца, отделенный от мира вместе с ним. Школа не стала для меня должной тяжестью, и времени почему-то всегда оставалось так много, что хватало на путешествия по окрестностям.

Наш дом примыкал к заводской территории, и предприятие было уже много лет практически заброшено. Рядом с огороженной зоной кренилось к асфальту старое общежитие, в котором раньше, в социалистические времена, формировались прилежные рабочие ячейки, живущие рядом с местом труда. В определенный момент, лет десять назад, его по аварийности расселили, приготовив под снос, но дальше проектов дело не пошло – и теперь за забором возвышался пустынный двор, на который я наконец-то сподобился посмотреть, забравшись наверх и перевесившись через ограду.

С первого взгляда на сухую яблоню и разломанную скамью я узнал его, и по всему телу прошла неудержимая дрожь. Здесь моя мама встречалась с моим отцом. В этом общежитии она жила, и здесь рисовала картину, от высохших красок которой я несколько дней не мог уснуть. Я не решился тогда перелезть в этот мертвый двор: здание, как живое, смотрело на меня провалами темных окон, в которых таилась зловещая темнота. Приглушенно вскрикнув, я скатился вниз, чудом не подрав колени, и изо всей силы бросился прочь.

Отец в тот вечер не вернулся, позвонив и сказав мне, что задержится на симпозиуме, обязанном перерасти в банкет. В конце разговора, перед тем, как положить трубку, он тихо добавил: "будь там осторожнее", словно предчувствовал что-то. Он прежде почти никогда так не говорил.

Ночью, изменившей мой мир, за окном бушевала страшная гроза.

Улыбаюсь, перечитывая: начало, как в сказке. Так оно и было – по крайней мере, для меня. Но поначалу это была страшная сказка, полная тайн.

Молнии сверкали в темноте, разверзая ее, и в сгустках мрака на мгновение казались искрящиеся глаза ночи. Чувство глубокого наваждения окутывало меня, как будто воздух вокруг густел и сворачивался упавшими на плечи складками, стены сужались, потолок беззвучно трескался, готовый рухнуть, а за спиной вырастало нечто из аморфных теней. Чувство чуда, спаянное со страхом, переполняло меня; в такт с ударами грома била нервная дрожь. Я был мальчишкой, мне исполнилось тринадцать – читая эти строки, что вы знаете о мальчишеском страхе перед Вселенной, бесконечность и отрешенность которой я только начинал сознавать?

Громы и молнии, одиночество и расколотое небо, озаренное от горизонта до горизонта, распластанное давящим сверху, непроглядным космическим мраком непредставимых бездн – дрожащая занавеска колыхалась даже здесь, за вибрирующим стеклом в подрагивающей оконной раме из пластика – тряслась моя душа, в груди и животе зияла тянущая, ноющая пустота, яростно требующая заполнения чем-нибудь – чем-то особым.

Когда сверхъестественный ветер вдруг со страшным звуком распахнул до того едва приоткрытую створку, струи ливня обрушились на ковер и на пол с разъяренной жестокостью, я вскрикнул, гулким эхом пробуждая мертвый дом – и что-то глубоко во мне надорвалось. Все эти годы не зная страдания, лишь смутно предчувствуя его, теперь я внезапно, неистолкованным и неподвластным чувством увидел приближение неотвратимой беды.

Бросившись к подоконнику, увернувшись от намокшей занавески, хлестнувшей в лицо, я схватил створку – и расширенными глазами увидел, как через бежевую стену ограды к нам в сад лезет кто-то чужой.