Легенды Лиса (сборник) (СИ)

Несколько мгновений она закрывала лицо руками и прятала глаза. Затем взгляды наши неминуемо встретились.

– Что вы… делаете… зачем вы… так… – прошептала она и заплакала.

Что-то глухо ударило меня изнутри. Как птица бьётся о скалы, падая с неба. Я только сейчас понял, что в её крике, во всех её упрёках отчётливо прозвучала не ненависть, не презрение, а удивившая меня боль. Ей было больно, оттого, что я предал какие-то несчастные идеалы. Можно ли такое представить? Она действительно так чиста, как говорят?

– Вижу, вы в самом деле добры и великодушны, принцесса, – тихо сказал я. – Мне неприятно причинять вам боль. Я потому и не хотел говорить с вами, ибо агрессия королевства узаконена другими людьми, и им принимать решения. Вы, простите, всё ещё ребёнок. Вам стоит, хотя бы временами, быть открыто-хрупкой, ранимой и незащищённой – чтобы доверенные лица королевской семьи защищали и утешали вас.

Не знаю, к чему я говорил всё это. Наверное, от усталости или, скорее, от безнадёжности своего положения. Я ведь знал, что в таких вещах честь не играет никакой роли, и что вскоре принцессу преспокойно возьмут из моих рук. Я ведь просто ставил медведю муравьиный ультиматум, действительно не в силах смириться с неизбежностью.

Принцесса, однако, выслушала меня более-менее спокойно. Постепенно выплывая из чёрного омута, в который её сунули лицом. Лик её был окрашен тенью задумчивости. В глазах, сменяя боль и разочарование, отразилось понимание.

– Я очень хотела вас понять, – прошептала она, всё ещё не окончательно придя в себя. – Вы всегда казались мне очень сильным и верным. Сейчас я просто испугалась… что ошибалась всё это время, что вы совсем не такой.

Ах, подумал я, наконец-то осознав, что её так болезненно тревожило, ради чего она согласилась идти со мной, и почему так настойчиво расспрашивала.

Да ведь, похоже, лорд Ива с его славой примирителя разбойников олицетворял для этой доброй и честной девочки высокие идеалы. И шла сюда она не просто получить урок и не просто завоевать Саолли – а воочию увидеть его.

Как странно было понять всё это – вещи, вселяющие тепло и надежду, в максимально безнадёжном положении, когда ничего уже не исправить... Как капли росы в раскалённый песок, они должны были исчезнуть без следа. Но они остались.

– Что ж, – качнула головой девушка, не видя, как горит моё лицо, отражающее совершенно несвоевременный стыд. – Теперь я понимаю вас. Как глупо и печально. Вы поступили бесчестно ради вещи, более важной, чем честь.

Разговоры про честь мне порядком надоели, потому я вздохнул и отвернулся.

– Вы выяснили всё, что хотели?

– Не всё, – странным тоном сказала она, будто бы даже виновато. – Но всё, что было нужно. И, Лорд Ива…

– Что ещё?

– Я снова хотела бы… сказать вам, что восхищаюсь.

Лорд Ива вздохнул с досадой. Когда он поднял голову, её лицо было практически рядом.

– Мне очень жаль вас, – сказала она тихо, вглядываясь в меня. – Вы пострадаете незаслуженно. Я буду… помнить о вас.

Глядя в звёзды, которые уже почти пролились на землю сверкающим дождём, я вдруг ощутил предательскую жалость к себе. Это было столь непривычно и по-дурацки, столь из детства, когда избалованный мальчик жалеет себя, лёжа в тёмной комнате и упиваясь своим воображаемым героизмом, что я едва подавил дрожь отвращения.

Она заметила это и отнесла на свой счёт. Резко отстранилась. Чужим, грудным голосом ребёнка, переживающего драму, сказала, не поворачиваясь:

– Да, понимаю. Вы можете ненавидеть меня, и презирать меня. Я олицетворение жадного и жестокого врага, который ходит и отнимает у всех сапоги. Я… – совершенно невероятно, но её почти трясло. Девушке, запоздало подумал я, совершенно не хотелось отдавать приказы об уничтожении новой крепости и половины её солдат. Не хотелось видеть похороны умерших воинов, салютовавших за час до того. Да что там – живя этой пятой жизнью, она уже не хотела, видимо, быть и наследной принцессой, потому что королевство с его порядками и собственная семья стали для неё отвратительными и неправильными. Но, разумеется, делала всё это, стараясь остаться доброй, и великодушной… и в то же время, исполняя свой долг. Типично для правителя – пройти через всё это. Но впервые так близко от моей руки – мы тут, в Саолли, управлялись куда как проще.

– Бедная вы девочка, – сказал я, с трудом поборов жалость и желание коснуться её плеча, – вот идиоты эти ваши воспитатели! Так же можно свести с ума…

– Нет-нет, – тихо ответила она, потому что, кажется, всхлипнула, – они в этом не виноваты. Всё так, как есть. Пожалуйста… оставьте меня.

Просьба её была умоляющей. Что-то призрачно-синее мелькнуло у меня перед глазами, словно небо, сложенное в один длинный цветочный лепесток. Эхо далёкого крика металось в груди, как чайка над прибоем, руки стали тяжёлыми, мысли вскипели и выплеснулись, как из лопнувшего котла. Мне никогда, наверное, не было так стыдно. Я повернулся и вышел.