Легенды Мира Реки

— Ты уже устал, смертный? — спросил Калигула.

— Помолчи. — Селус поднял свободную руку и заслонял ею глаза от солнца.

— Что ты там видишь? — спросил Калигула.

— Не уверен. Что-то. Это может быть группа людей.

— Они идут поклоняться мне, без сомнения.

— Или убивать тебя.

— Я не могу умереть.

— Попробуй остаться благоразумным настолько, чтобы запомнить, что ты больше не император и никогда не был богом, и держи рот на крючке, пока я не пойму, друзья эти люди или враги.

— Я превращусь в птичку-колибри, так что они не смогут меня видеть до тех пор, пока я не узнаю, почему они здесь, — быстро согласился Калигула.

— В очень тихую птичку колибри, — напомнил Селус.

— Начинай идти.

— Лететь, — поправил Калигула.

— Да что угодно.

— Я не могу лететь, — вдруг объявил Калигула. — Ты связал мне крылья.

— Даже у птиц есть ноги, — заметил Селус.

— И правда. Ты очень мудр. Некоторым образом, я буду почти сожалеть, когда вскрою тебя и съем твои внутренности.

И тут, тихонько щебеча про себя, римлянин повел англичанина через саванну по направлению к кучке людей.

Приказ, казалось, исходил изнутри у него, как это всегда бывало, когда в нем как бы образовывался часовой механизм.

— …Здесь я, как у себя дома, — сказал Хьюи Лонг. — Подойди! Я хочу с тобой говорить.

В туманном свете инфернального солнца Хьюи показать, что он видит начало какого-то движения перед собой, но потом снова оказалось, что это, вероятно, всего лишь иллюзия. Зато он привлек внимание Бетховена: музыкант скорчился на месте, сел на корточки, глядя на Хьюи этими странными сверкающими глазами, взглядом безумного человека.

— Позвольте мне рассказать вам о моем друге, великом музыканте, — продолжал Хьюи. — У него есть планы. Он хотел попасть в город и найти императора, чтобы свести и ним старые счеты, но он переменил свои планы. И знаете почему? Не знаете?

Ответа на вопрос не было, только какой-то грохот слышался на расстоянии, да чье-то дыхание. Однако надо завоевать доверие, тогда можно их привлечь.

— Он оставил эту мысль, — сказал Хьюи, — потому что, подобно вам, он думал, что в городе нет ничего такого, что там сплошная суета, что кто-то приходит, а кто-то уходит, но что перевоплощение не имеет никакого смысла, и императора невозможно найти, потому что император может находиться за тысячу миль, совсем в другом месте. И он сделался разочарованным, он устал от шума, от жары, от ощущения, что совсем ничего невозможно изменить, ничего нельзя сделать. — Хьюи сделал паузу и огляделся вокруг, выжидая возможный ответ. — Но теперь я здесь, чтобы сказать вам, что мой друг увидел все по-иному, что он понял природу своей участи, и он должен преодолеть свое упрямство, потому что император на самом деле там, он там ради всех нас, и все, что нам нужно, можно найти в том городе желаний. Правда о Мире Реки снизошла на нас.

Теперь он знал, что завладел их вниманием.

— Знаете ли вы, в чем истина? — продолжал он. — Она здесь для всех нас. Это и есть истина. Нас наградили всей мощью, всеми возможностями, всеми основными условиями в этом дьявольском месте. Каждый мужчина король, каждая женщина королева! Мы можем делать все, что захотим, все мы короли и королевы наших владений, мы ждем присуждения титула, мы ждем, чтобы на нас надели плащ обладания. И вот поэтому мы собираемся изменить образ жизни. — Он выдержал драматическую паузу. — Мы собираемся вернуться. Мы собираемся исправить город.

— О чем это ты болтаешь? — спросил кто-то. С британским акцентом, с проглатыванием звуков, почти неразличимый в густом тумане, но Хьюи мог разобрать то, что говорилось. — Да ты не в своем уме, произнес голос. — Вы, американцы, дерма не видали!

— Где этот человек? — закричал Хьюи. — Дайте мне увидеть человека, который такое говорит! Выйдите вперед и возражайте мне! Если у вас есть храбрость, чтобы так поступить, тогда у вас есть храбрость, чтобы вернуться в город.

— Никакая не храбрость, — сказал голос, принадлежащий тщедушной фигуре, которая вышла из тумана и опустилась перед ним на одно колено, скорчившись в грязи под пеньком, на котором стоял Хьюи. — Эй, друг, почему ты это все не бросишь и не посмотришь правде в лицо? Мы заблудились. Мы заблуждаемся так же, как это было с нами всегда. Почему ты не дашь нам спать? Почему не дашь нам выбраться из этого ужасного места?

— Если у тебя хватило храбрости сказать это, — ответил Хьюи, — должно хватить храбрости и на то, чтобы отсюда уйти.

Мы можем снова вернуть себе город. Мы можем найти свои души в этом месте. Мы можем исправиться и начать все снова.

Он в этом уверен, подумал Хьюи. Ведь не только его собственный голос в нем убеждал его в осуществлении всего, о чем он говорил, но и какой-то признак того, что они начали. Он спустился со своей трибуны в виде пня, разглядывая британца, который подкусывал его, а за этим бритом — толпа оборванцев, которые собрались все вместе, самая худшая армия, какую он когда-либо видел — и все же это была армия, если смотреть в том направлении, можно было так считать.

— Бетховен, — позвал Хьюи, — встань и выдай нам марш!