Легенды мировой истории

В Париже только что закончилась месса. Далеко над Сеной и болотистыми пустошами расплывались пасхальные звоны колоколов Нотр Дам, а с севера по реке плыл благовест от аббатства Сен-Жермен де Пре. Апрель в тот год был необычно холодным, но день Пасхи выдался ясным и солнечным. Крепость на острове Иль де ла Сите, плавным овалом омываемая Сеной, возвышалась посреди реки как огромный корабль. Как всегда, два моста через Сену справа и слева от острова были полны народу. На постоялых дворах Иль де ла Сите тоже не было свободных мест: парижские торжества привлекали много разного люда со всей округи — богатых купцов, монахов, румяных сельчан, то и дело беспокойно ощупывавших тугие кошельки под справленным специально к Пасхе платьем. Париж поражал их двухэтажными строениями, не виданными в родных деревнях, и, конечно, собором — чудом из чудес. Он возвышался словно прекрасный конный паладин[94] среди толпы одетых в серый лен крестян. Казалось, еще немного, и колокольня его коснется самого неба. Приезжие задирали головы так, что шапки падали: трудно было поверить, что человеческие руки могли построить такое. Диковинные цветные витражи и каменные стрельчатые своды не оставляли сомнений, что именно так и выглядит рай, куда попадут праведники. И, при взгляде на стрельчатые башни, становилось ясно, на чьей стороне Бог. У северного придела, однако, еще стояли леса — строительство не было окончено.

Нарядные селянки поглядывали на наемников короля — те, отпущенные ради праздника, звенели на улицах кольчугами, откровенно скучая и ища, где бы подкрепиться и промочить горло. Многие из них были язычниками, и эта непонятная канитель с постом, когда в их законных харчах резко сокращалась доля мяса, выводила их из себя. Особенно раздражались те, кто стал наемником недавно.

Но сегодня, наконец, недостатка в яствах не было! Прямо на улице на вертелах жарили гусей и продавали пироги с яблочной начинкой. Тем, кто не мог позволить себе эти разносолы подороже, тоже было чем разговеться: со специально украшенных лотков продавали вареные яйца — их собирали в течение всего поста и для сохранности варили вкрутую. Теперь, с упоением посыпая крупной серой солью, их ела беднота. Тут же, протягивая руки с обкусанными ногтями, просили милостыню нищие и калеки. От чанов с разогретым дешевым вином поднимался ароматный пар. Обычно такое вино продавали на Рождество, но из-за холода торговцы выкатили бочки и на Пасху, сразу после мессы. Парижане приятно хмелели. Пост кончился. Прошедшая зима выдалась не слишком холодной и с обильными дождями, значит, должны уродить поля и виноградники. Да и прошлый, 861 год особенно голодным не был.

Народ на парижском Сите весело приплясывал в такт уличным музыкантам, распевавшим чуть хмельными голосами ронсевальские канцоны, обгладывал гусиные косточки, запивал снедь горячим вином.

Поздно стаявший снег оставил на улицах столько грязи, что для священников и королевской свиты от аббатства до самого входа в базилику Сен-Дени соорудили деревянные березовые тротуары. Тротуары были свежие и еще истекали весенним соком. Такие же тротуары поставили и на острове Иль де ла Сите — от пристаней до самого входа в Нотр Дам.

Благородные парижские семьи не толпились на мостах, как иной люд, а прибывали на торжества по воде — в красивых небольших барках с навесами, увитыми яркими лентами. Простолюдинов, пытавшихся вскарабкаться на тротуары, чтобы пересечь лужи, безжалостно сталкивали слуги, доставляя этим развлечение оборванным детям, которые с веселыми воплями и хохотом носились сквозь толпу под окрики и проклятия забрызганных горожан.

Над одной из улиц между соломенными крышами протянули канат, на котором напряженно балансировала худенькая девочка — уличная акробатка в расшитых блестками панталонах. Под глазом у нее явственно темнел синяк, а внизу, прямо под канатом, блестела на солнце огромная лужа, в которую, доведись ей сорваться, она наверняка бы угодила. На акробатку глазела быстро собравшаяся толпа, и ее с рваной шапкой, собирая плату за развлечение, уже обходил мускулистый мужчина. Но как только он приближался, толпа редела. Монет в шапке было совсем немного. С каждым сбежавшим зрителем мужчина становился все мрачнее: «Правду мне говорили в Руане, проклятые парижане только пялятся, но не платят! Ну и убирайтесь, твари!» Он вынул из шапки монеты и запустил ею в спины зрителей. А какой-то бенедиктинец, взобравшись на тротуар, перекрикивая говор и хохот, пообещал зрителям кочергу Люцифера в геенне огненной за то, что глазеют на непотребное акробатство в святой день Пасхи.

Сквозь толпу, собравшуюся неподалеку от Сен-Жермен де Вю, к харчевне под темной соломенной крышей пробирался монах. Он шел издалека, замерз и очень устал. Звали его брат Константин. У монаха оставалось несколько монет, и он решил перекусить. В харчевне пол был устлан соломой, пылал очаг, в нем, как в маленьком подобии геенны, на цепи висел котел, и там кипело ка-кое-то варево. Под столами, что-то склевывая, бродили куры, то и дело шныряли крысы.