Из Воронежа, который был назначен местом ссылки, им помог выбраться Максим Горький. Пролетарский писатель, вместе с Валерианом Куйбышевым и Кларой Цеткин, был одним из пациентов доктора Замкова и смог убедить Политбюро, что талантливому врачу необходима не просто свобода, но и собственный институт. Решение было принято. Правда, оборудование для института, в том числе и единственный на то время электронный микроскоп, было приобретено на средства, поступаемые от ренты за латвийское имение Веры Мухиной.
Удивительно, но ей, несмотря на многочисленные намеки-уговоры-требования, удалось сохранить свою собственность в Риге. Когда после распада СССР в Латвии был принят закон о реституции, сыну скульптора даже выплатили определенную сумму. Но все это будет позже.
А в 30-х годах научное благоденствие доктора Замкова продолжалось недолго. После смерти Горького заступиться за него стало некому, и травля началась вновь. Институт был разгромлен, электронный микроскоп выброшен из окна второго этажа. Самого Замкова арестовать не посмели. Спасло имя жены, уже гремевшее по всем городам и весям необъятного Союза.
Алексей Замков доживал свой век дома, не имея возможности работать. Его не стало в 1942 году.
Вера Игнатьевна пережила его на 11 лет. До последнего дня возле портрета Алексея Андреевича на ее прикроватном столике стоял букет свежих цветов.
Последней работой Мухиной стал памятник Горькому, который установили возле Белорусского вокзала. Это была своего рода благодарность, признательность писателю, который спас ее мужа. Как мне рассказывал правнук Веры Игнатьевны, во время работы над памятником Горькому она надорвалась, у нее началась «болезнь каменотесов» — стенокардия.
Если мы внимательно посмотрим на надгробие Мухиной и Замкова, то увидим, что даже здесь супруги ведут диалог. «Для людей я сделал все, что мог», — написано на памятнике у доктора Замкова. «И я тоже» — эта надпись сделана на плите у Веры Игнатьевны Мухиной.
На одной аллее с Мухиной и Замковым — могила поэта Василия ЛЕБЕДЕВА-КУМАЧА (1898–1949).
Достаточно назвать строки «Широка страна моя родная» и «Вставай, страна огромная», чтобы понять, каким грандиозным художником был Лебедев-Кумач.Актриса Любовь Орлова, а Лебедев-Кумач писал все тексты к песням, звучавшим в фильмах, в которых снималась Любовь Петровна («Легко на сердце от песни веселой»), вспоминала, как однажды за границей в отеле у собравшихся иностранцев началась своеобразная игра. Каждый вставал и начинал петь первые строки гимна своей страны. Когда дошла очередь до Орловой, она запела именно «Широка страна моя родная».
Василий Лебедев, так звучит настоящая фамилия поэта, начинал свой путь в литературу с переводов стихов Горация. Именно Василий Иванович сочинил строки, которые потом, с легкой руки Сталина, стали восприниматься девизом новой жизни: «Жить стало лучше, жить стало веселее».
Незадолго до смерти в своем дневнике Лебедев-Кумач писал: «Болею от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть главную задачу — всё мелко, все потускнело. Ну, еще 12 костюмов, три автомобиля, 10 сервизов… и глупо, и пошло, и недостойно, и не интересно…»
Василий Лебедев-Кумач прожил 51 год…
И здесь же, неподалеку, небольшой белый камень с высеченными на нем двумя золотыми медалями Героя Социалистического Труда. Это могила Виктора ГРИШИНА (1914–1992),
многолетнего правителя Москвы.Официально должность Гришина звучала как «Первый секретарь Московского городского комитета КПСС», в переводе на современный язык — мэр столицы. Роль Виктора Васильевича в истории XX столетия довольно значительна — например, он готовил текст заявления об отставке, принятого Никитой Хрущевым.
После смерти генерального секретаря ЦК КПСС Константина Черненко именно фамилия Гришина фигурировала среди наиболее вероятных претендентов на главный пост в стране. Но в тот раз удача оказалась на стороне Михаила Горбачева. В 1987 году Гришин был отправлен на пенсию.
Всесильный повелитель главного города страны умер в районном собесе, куда отправился вместе с женой, чтобы оформить документы на право получения повышенной пенсии. Власти категорически отказывались хоронить Гришина на Новодевичьем. Но о запрете родственники узнали уже после того, как Виктор Васильевич был предан земле — в одной могиле со скончавшейся за несколько лет до этого матерью.