— Да, однако оно очень сильно потрепано. Смотри, на что похожи бородки! — сказала Примула. Бородками и бородочками у птиц называются миниатюрные крючки, расположенные по диагонали вниз от стержня пера. Эти крючки плотно сцепляются между собой, делая поверхность пера гладкой и пригодной для полета. Но на загадочном голубом пере все бородки были настолько истрепаны, что перо сильно пушилось по краям.
— Это перо сделало большой перелет, — задумчиво проговорила Эглантина, наклоняясь, чтобы рассмотреть находку.
Внезапно она почувствовала еле заметный укол в желудке. — Ладно, все эти рассуждения не приведут нас к Белл. Может быть, стоит выследить эту голубую сову? Вдруг она как-то связана с Белл? — Эглантина немного подумала и добавила: — Каким-нибудь образом.
«Бедная глупышка Белл! — жалобно вздохнула она про себя. — Куда же ты запропастилась?»
Когда-то давно Эглантина сама была потерявшимся птенцом, жертвой так называемого Великого падения. Ее дважды похищали — в первый раз Чистые, во второй — совы из Сант-Эголиуса, но она все-таки выжила. Поэтому она не понаслышке знала, какой ужас испытывает раненый, беспомощный птенец, оказавшийся вынужденно «заземленным», обреченным долгие часы в отчаянии смотреть в небо, не зная, сможет ли он когда-либо снова стать его частью.
Эглантина и Примула все еще находились в центре Амбалы, поэтому по пути на восток им пришлось бороться с усиливающимся встречным ветром. Они дали себе слово во что бы то ни стало добраться до пустыни, однако силы их были на исходе. Шла пятая ночь бесплодных поисков. Немногочисленные следы, оставленные ветром, выглядели совершенно одинаковыми. Казалось, что с каждым взмахом крыла вперед сильный восточный ветер сдувает разведчиц на полвзмаха назад. Но разве они могли остановиться? Ведь они искали Белл — маленькую Белл, племянницу Эглантины и любимую дочку Сорена!
А в это самое время далеко на востоке Амбалы маленькая Белл ждала возвращения голубой совы. Большую часть ночи Стрига проводил на охоте. Даже Белл без труда заметила, что он был не особо искусным охотником. Судя по безобразно изуродованным телам мышек и полевок, которых он приносил в дупло, Стриге не хватало опыта. Однажды он обмолвился о том, что раньше вел пустую и бессмысленную жизнь. «Жизнь, полную тщеты и роскоши», — пояснил он.
— До того, как ты стал Глауксовым братом? — спросила Белл.
Стрига кивнул и добавил:
— Я до сих пор сожалею о бесцельно прожитых годах своей юности, когда я мог бы научиться чему-нибудь полезному.
Стрига постоянно предупреждал Белл о соблазнах роскоши и утонченности, а также о грозной опасности тщеславия. Однажды он даже отругал ее, когда Белл, соскучившись в своем вынужденном заточении, принялась нанизывать красные ягоды на одно из голубых перьев, выпавших у Стриги во время линьки. Ягодки она взяла из беличьего тайника, обнаруженного в глубине дупла. Белл казалось, что красные ягоды чудесно смотрятся на фоне голубого перышка, но Стрига страшно разгневался и долго отчитывал ее за приверженность «глупой и возмутительной суетности». Перышко он выбросил из дупла.
Несмотря на эту размолвку, он очень привязался к маленькой Белл. Он часто смотрел на нее, когда она спала. Для Стриги эта маленькая сипуха была воплощением бодрой, энергичной, цельной жизни, которой он был лишен и о которой столько мечтал. Проводя дни и ночи в заботах об этой малышке, неизменно ставя ее нужды выше своих собственных, страдая от вынужденного заточения в этом убогом дупле, он постоянно думал об одном: может быть, эта маленькая сипуха послана ему во спасение? Возможно, он способен на нечто большее, чем просто сидеть и ждать завершения цикла своей судьбы? Ему говорили, будто в круговороте жизни не бывает кратких путей и простых выходов. Однако они были — должны были быть! Что бы там ни было раньше, теперь Стрига был хорошей совой. Он сможет изменить свою судьбу. Это был его шанс!