Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола

Мне не хотелось бы, чтоб Вы думали, будто меня исключительно занимает вопрос: кем был Мэлори? Подробности его биографии не столь уж интересны. Куда важнее понять, что он собой представлял. И как стал тем, кем стал? Если автор «Смерти» — тот самый Мэлори, с именем которого связаны бесконечные обвинения, тюремные сроки и побеги, тогда придется отказаться от образа благородного рыцаря, уединившегося в башне из слоновой кости. В товарищах у него йомены, землепашцы, портные… а чего только стоит Ричард Ирландец? И как насчет остальных имен — Смит, Роу, Дэвид, Уол, Уолмен, Брестон, Торп, Тидмен, Гибб, Шарп? Это ведь отнюдь не аристократические имена. Скорее уж так могли звать крестьян или ремесленников. Все это были грубые люди, привыкшие к суровым нравам своего времени.

Предвижу, мне скажут, что данная форма нуждается в рыцарских условностях. Но Мэлори — особенно в последних главах — нередко углубляется в подробности, которые были ему хорошо знакомы. Это различные деревья, растения, почва, вода, одежда персонажей, их привычки и манера говорить. Почему же тогда он не пишет об оружии, которое тоже хорошо знал? Нигде ни слова о луках и стрелах! А ведь когда Мэлори вместе с бароном Ричардом Бошаном участвовал в осаде Кале, при нем находились два лучника и копьеносец. Это был обычный набор. Подсчитано, что из шести тысяч англичан, сражавшихся при Азенкуре, около четырех тысяч составляли именно лучники. А теперь скажите: если человек, воевавший во Франции — пусть это случилось уже после Азенкура, но военная тактика с тех пор мало изменилась — так вот, если этот человек берется писать о войне, разве не естественно предположить, что в первую очередь он будет описывать те виды вооружения, с которыми сталкивался в реальной жизни? Однако он этого не делает. Странно… Тем более странно, что в остальных отношениях Мэлори с видимым удовольствием демонстрирует эрудицию. Как раз прекрасное знание людей и животных выгодно отличает Мэлори от прочих сочинителей его эпохи. И, кстати, придает роману прямо-таки потрясающий реализм.

Прошло уже несколько дней. А мне все не дает покоя то пренебрежение, с которым современные ученые относятся к устному слову. Они настолько привыкли рассматривать книги как единственный способ передачи информации, что забывают простейшую вещь — до самого недавнего времени книга (и вообще письменная форма) представляла собой величайшую редкость. Существовали тысячи правил, касающихся повседневной жизни, земледелия, прядения и ткачества, лечения и постов, стряпни и пивоварения, охоты, строительства, искусства и ремесел. Все они были неписаными, но это не делало их менее важными или обязательными. И люди их знали, передавали друг другу и соблюдали — хотя нигде и не читали. Вот на чем мне хочется сделать ударение, особенно в собственном сознании.

И второй важный момент — это утверждение, будто артуровский цикл был достоянием небольшого круга людей, образованных эрудитов. Но это решительно не так. Послушайте Чосера, он дает нам ответ: ни он, ни Боккаччо не изобретали этой формы. На протяжении веков истории рассказывали и пересказывали, их запоминали, повторяли и только в самое последнее время начали записывать. Если меня что и удивляет, так это насколько хорошо сохранились истории за сотни лет устной передачи. Они практически не изменились! Поверьте: один небрежный переписчик способен нанести больше вреда, чем сотня рассказчиков.

Увы, те времена безвозвратно миновали…

ЧЕЙЗУ

Сомерсет, 24 марта 1959 г.

Природа здесь напоминает сливовое дерево в цвету. Каждая травинка, каждый кусточек просыпается после зимней спячки. Дубы все усыпаны набухшими почками и от этого кажутся буро-красными, позже они посереют и зазеленеют. Яблони все еще стоят в цвету, но это продлится недолго. Когда мы приехали, было холодно, дул восточный ветер — прямо с ледяных просторов Белого моря и финских берегов. Затем ветер поменял направление, и сразу же с запада стало поступать гольфстримское тепло. Я готов приступить к работе, хоть и трушу немного (но, по-моему, это естественно). У меня такое чувство, будто в жизни наступил поворотный момент — стою на берегу Рубикона и никак не могу решиться. В таких случаях нет ничего лучше, чем зажмуриться и прыгнуть вперед. Думаю, я так и поступлю.

Микропроектор работает нормально. Я установил его в глубоком оконном проеме, так что изображение проецируется прямо на мой рабочий стол. Если говорить об общем впечатлении, это совершенно древнее место. Элейн тоже от него в восторге. Здесь я наконец-то нашел то, чего мне долго не хватало: двадцатый век с его прогрессом и всеми достижениями цивилизации куда-то отодвинулся и стал нереальным. Намереваюсь на какое-то время сохранить это ощущение. Интересно, сколь долго Эдуард IV сможет продержаться против современности.

ЧЕЙЗУ

Сомерсет, 27 марта 1959 г.