Легенды о любви и дружбе

И, оставшись один лицом к лицу с телом Суламифи, он долго глядел на ее прекрасные черты. Лицо ее было бело, и никогда оно не было так красиво при ее жизни.Полуоткрытые губы, которые всего час тому назад целовал Соломон, улыбались загадочно и блаженно, и зубы, еще влажные, чуть-чуть поблескивали из-под них.

Долго глядел царь на свою мертвую возлюбленную, потом тихо прикоснулся пальцем к ее лбу, уже начавшему терять теплоту жизни, и медленными шагами вышел из покоя.

За дверями его дожидался первосвященник Азария, сын Са-докии. Приблизившись к царю, он спросил:

— Что нам делать с телом этой женщины? Теперь суббота.

И вспомнил царь, как много лет тому назад скончался его

отец, и лежал на песке, и уже начал быстро разлагаться. Собаки, привлеченные запахом падали, уже бродили вокруг него с горящими от голода и жадности глазами. И, как теперь, спросил его первосвященник, отец Азарии, дряхлый старик:

— Вот лежит твой отец, собаки могут растерзать его труп... Что нам делать? Почтить ли память царя и осквернить субботу или соблюсти субботу, но оставить труп твоего отца на съедение собакам?

Тогда ответил Соломон:

— Оставить. Живая собака лучше мертвого льва.

И когда теперь, после слов первосвященника, вспомнил он это, то сердце его сжалось от печали и страха.

Ничего не ответив первосвященнику, он пошел дальше, в зал судилища.

Как и всегда по утрам, двое его писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на циновках, по обе стороны трона, держа наготове свертки папируса, тростник и чернила. При входе царя они встали и поклонились ему до земли. Царь же сел на свой трон из слоновой кости с золотыми украшениями, оперся локтем на спину золотого льва и, склонив голову на ладонь, приказал:

— Пишите!

«Положи меня, как печать, на сердце твоем, как перстень, на руке твоей, потому что крепка, как смерть, любовь и жестока, как ад, ревность: стрелы ее — стрелы огненные».

И, помолчав так долго, что писцы в тревоге затаили дыхание, он сказал:

— Оставьте меня одного.

И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти в громадную, пустую залу судилища.

(1908)

Валерий Брюсов

КЛЕОПАТРА

Нет, как раб не буду распят,

Иль как пленный враг казнен!

Клеопатра! — Верный аспид Нам обоим принесен.

Вынь на волю из корзины,

Как союзницу, змею,

Полюбуйся миг единый На живую чешую.

И потом на темном ложе Дай припасть ей нам на грудь,

Сладким холодом по коже В быстрых кольцах проскользнуть.

Не любовь, но смерть нам свяжет Узы тягостные рук,

И, скрутясь, меж нами ляжет Наш последний тайный друг.

Губы в губы,— взгляд со взглядом,—

Встретим мы последний суд.

Два укуса с жгучим ядом Сжатых рук не разомкнут.

И истома муки страстной Станет слабостью конца,

И замрут, дрожа согласно,

Утомленные сердца.

Я как раб не буду распят,

Не покорствуй как раба!

Клеопатра! — Верный аспид —

Наша общая судьба.

1905

АНТОНИЙ

Ты на закатном небосклоне Былых, торжественных времен Как исполин стоишь, Антоний,

Как яркий, незабвенный сон.

Боролись за народ трибуны И императоры — за власть,

Но ты, прекрасный, вечно юный, Один алтарь поставил — страсть!

Победный лавр, и скиптр вселенной, И ратей пролитую кровь Ты бросил на весы, надменный,—

И пересилила любовь!

Когда вершились судьбы мира Среди вспененных боем струй,— Венец и пурпур триумвира Ты променял на поцелуй.

Когда одна черта делила В веках величье и позор,—

Ты повернул свое кормило,

Чтоб раз взглянуть в желанный взор.

Как нимб, Любовь, твое сиянье Над всеми, кто погиб, любя!

Блажен, кто ведал посмеянье,

И стыд, и гибель — за тебя!

О, дай мне жребий тот же вынуть,

И в час, когда не кончен бой,

Как беглецу, корабль свой кинуть Вслед за египетской кормой!

восток

Тесно переплелись на путях истории не только судьбы народов Индии, Ирана, Закавказья, Средней Азии и Аравии, но и судьбы их литератур. Арабские легенды подхватывали иранские сказители, узбекский поэт воспевал армянскую царевну, грузинский прозаик перерабатывал в роман персидскую поэму, а на персидском языке (как и на арабском) долго слагали стихи азербайджанские, турецкие, индийские поэты, как и поэты Средней Азии.

Открывающая раздел «индейская повесть» В. А. Жуковского « Наль и Дамаян-ти» представляет собой пересказ одного из сюжетов самой большой в мире поэмы «Махабхараты», сложившейся в Индии в основном в I тысячелетии до н. э. Известная нам редакция поэмы записана уже в первые века н. э. Рассказ о Нале и Дамаян-ти по времени создания ближе к античности, чем к Средневековью.