Легенды о проклятых. Обреченные (СИ)

Он захрипел в унисон мне, вжимая в решетку с такой силой, что от боли потемнело перед глазами, и я почувствовала, как под мои спазмы растекается его семя внутри.

— А моей, — задыхаясь, шепчет мне в затылок, — а моей любви хватало на нас обоих…хватало, маалан…ее б на десятерых хватило. Но я не идиот.

Дернулся, вздрогнул последний раз и ослабил давление цепи, давая наконец-то вздохнуть.

— Если это благодарность за спасение, то я ее принял. Оно того стоило. А теперь убирайся. Вон пошла… — отрезвляя словно ледяной водой, — и брату своему скажи, что моих людей он не получит. Мы не лассары, мы своих не предаем. Напрасно он подложил тебя под меня.

Толкнул в спину, и я упала на пол на колени, сжимая израненную шею, а он отошел к стене, застегивая штаны и ремень, усаживаясь на каменный пол, ухмыляясь и закрывая глаза. Такой далекий и чужой…так похожий на того меида, которого я встретила в сумеречном лесу.

Поднялась на ноги, шатаясь, чувствуя, как по бедрам стекает его семя, и в глазах дрожат слезы. Бьет. Больно бьет. Наотмашь и до крови каждым словом. Так, что захожусь от удара каждого. Но мне плевать…нет у меня больше гордости лассарской. Нет во мне норова и дерзости.

— Я не боюсь умирать, Рейн. Никогда не боялась отправиться к Саанану…И все же знаешь, почему так жутко встретить смерть? Ведь ТАМ, за чертой, уже не будет тебя. Я боюсь остаться…без тебя.

Он засмеялся, но глаза так и не открыл.

— Ты могла бы играть в театре…не будь ты велиарией, ты бы стала прекрасной актрисой, девочка-смерть. Когда-то я готов был душу Саанану заложить лишь за один твой взгляд и за одно слово любви для меня… а сейчас…сейчас я понимаю, что лучше бы ты молчала, как раньше. Это было и вполовину не так больно, мать твою.

Резко повернулся ко мне.

— Я тоже не боюсь смерти. Смерть — ничто. Переход из одной реальности в другую. Мне жаль, что я сдохну из-за тебя… и я ненавижу себя за то, что не поступил бы иначе.

Эта ненависть, я чувствую ее кожей, чувствую каждой порой на своем теле, и мне хочется кричать от боли всякий раз, как я вижу всплески агонии в его глазах. Обоих — в кипящее масло и держит там, видя, как обугливаемся вместе.

Впилась в решетку дрожащими руками.

— Возможно…возможно, я не любила тебя тогда, в самом начале, тогда, когда ты этого ждал…возможно, я была не такой, как ты хотел или придумал меня себе. Но я тебе не лгала…ни разу не солгала, Рейн. Мое тело не умеет лгать. Оно искренней с тобой, чем любое мое слово. Когда я ненавидела, и оно ненавидело. На тебе есть следы этой ненависти…

— Они и вполовину так не болят, как следы твоей лживой любви под кожей. Молчи…молчи, Одейя дес Вийяр. Не играй со мной снова. Проигравший трижды уже не попадется в ту же ловушку.

Не смотрит на меня, и эта горечь в его голосе отравляет меня смертельным ядом. Это и есть смерть. Потому что если у меня не останется его любви, то я стану никем и ничем. У меня больше никого нет, кроме него.

— Иногда тело не созвучно с душой… У тебя есть душа, девочка-смерть? Что-то там, под твоей кожей и костями…что-то, где есть нечто святое? Что-то, что ты не сожгла в своей слепой ненависти и фанатизме? Что-то для меня там есть? — взревел и обернулся ко мне с жутким оскалом.

Я открыла рот, чтобы сказать о сыне…и не смогла. Не смогла. Только в груди заболело сильнее… так сильно, что воздух ртом поймала, а он обжег все внутри. Что я скажу…что было от него и для него, а я не сберегла? Если ненависть может быть сильнее, то он возненавидит еще больше.

— Уходи, маалан.

— Не уйду.

И тряхнула прутья.

— Не уйду. Без тебя не уйду…Скажи мне…скажи, кого можно привести. Я тебя не оставлю. Дай мне спасти тебя, Рейн.

— Никого. Ты — последняя, кому я бы здесь доверился, — меня пополам согнуло от понимания, что он готов умереть, но не сказать мне, где его отряд, и это было сильнее, чем если бы он ударил наотмашь по лицу, — а знаешь… в лесу, когда понял, что ты меня в ловушку заманила, убить тебя хотел и не смог. Шею твою руками обхватить и голову развернуть до хруста и…не смог. Мои люди там подыхали из-за тебя. Всего лишь движение рук, и все бы живы остались. Каждый раз не смог на твой каждый, когда ты смогла.

Пока он говорил, я пятилась к двери спиной, пока не наткнулась на стеклянный кувшин на полу и с хрустом не раздавила, чувствуя, как осколок вспорол пятку. Вспорол…вспорол пятку. Его голос начал теряться где-то на фоне нарастающего гула, на фоне ускользающего детского плача и воплей смерти. На фоне его другого голоса, который шептал мне о любви когда-то давно. Наклонилась и схватила дрожащими пальцами осколок, поднесла к горлу и вдавила острием ровно посередине.

— Мне больше нечего терять, Рейн дас Даал. Я потеряла все. У меня ничего и никого не осталось, кроме тебя. И если ты выбираешь смерть, то только вместе со мной.

Сквозь туман видеть, как метнулся к решетке, впиваясь в нее пальцами.

— Брось стекло, маалан. Брось. Дура.

— Или скажешь, куда бежать и кого звать…или я перережу себе горло. Жизни нет без тебя и не было никогда.