Легенды старой Москвы

У „барыни Брандадым“ обозначилась слеза и повисла на просаленных заячьих ушках платка. Ко всему тому ее беспокоил флюс. Но она отлично разбиралась в психологии покупателя. И когда тот, повертев мундштук, в нерешительности протянул его обратно, она „прикрыла“ козырным тузом.

— Я — урожденная Дурново и по мужу княгиня Оболенская… За весь этот прибор, излюбленную вещь покойного князя, я прошу только меру картошки…

— Меггу кагтошки, — подтвердил Вово. Правда, он был пьян — „с этой революцией Вово совсем опустился“, — но, смерив взглядом туристский костюм „негодяя“ и его швейцарские „котлетки“, Вово добавил в точку:

— Не скупитесь, ггаф…

— Кальян был куплен».

Так уж получилось с легкой руки Гиляровского, что каждый пишущий о Сухаревке — и в те времена, когда она еще шумела вокруг Сухаревской башни, и особенно после того, как была закрыта, рассказывал в основном о криминальной ее стороне, полагая, что именно она скорее всего заинтересует читателя. Но обманщиками, жуликами, ворами и прочими преступниками мир Сухаревки не исчерпывался, и, более того, не он составлял ее суть, за которую Москва любила Сухаревку. Криминала на Сухаревском рынке было ничуть не больше, чем на каком-либо другом, а главное, сколько ни пугал Гиляровский москвича, тот спокойно и с удовольствием шел туда, зная, что со своим тощим карманом он почти наверняка приобретет нужную вещь по сходной цене. Сухаревка была не только жестока.

Старый букинист Астапов пишет о нравах Сухаревки: «Здесь все можно приобрести, как для удовлетворения необходимости, так и для прихоти, к взаимному удовольствию продавца и покупателя. Тут, на этом братском аукционе, и торгаш вертится, стараясь для наживы выловить что-нибудь поценнее, и любитель тоже хлопочет, чтобы вещь не попала в наши руки. Бывали здесь и случаи великодушного участия к продавцам обоего пола. Нередко какая-нибудь вдова, с терпением перенося упадок своих средств, не решаясь идти по миру, получала несколько рублей или копеек более, чем сама просила за свою вещь».

Сухаревские букинисты также с сочувствием относились к своим покупателям. «Придет, в другой раз, бедная женщина, — продолжает Астапов, — и плачется: „Вот, голубчик, муж у меня сторож, жалованья получает всего-то 12 рублей, а у нас пятеро детей, книжки тоже нужны. Уступи подешевле“. Ну, и встретит сочувствие на деле. А сколько учащейся молодежи, не имеющей настоящих средств и пользующейся услугами букинистов. Но об этом распространяться не буду, боюсь, далеко зайдешь».

На Сухаревке продавали не только брюки в одну штанину, там можно было приобрести одежду, которая потом носилась много лет, и обувь отнюдь не «сухаревской работы». Конечно, чтобы сделать на Сухаревке удачную покупку, надо быть, как советовал в 1909 году журналист Н. М. Ежов, «осторожным покупателем» и помнить сухаревскую «одиннадцатую заповедь: не зевай». Писатель Р. Штильмарк вспоминает дореволюционную Сухаревку: «Диву даешься, как вся кипящая здесь человеческая стихия не выплеснется из своего уличного русла и не натворит бедствий, свойственных всем неспокойным стихиям. А ведь не слышно, чтобы на Сухаревке случалось что-либо схожее с Ходынкой. Разговору нет, чтобы народ насмерть давили или до беспамятства стискивали».

«Богоспасаемой» назвал Сухаревку А. В. Чаянов, выдающийся, с мировой славой экономист и замечательный писатель. Характеристика Чаянова относится к 1919 году, одному из самых голодных в послереволюционной Москве, когда даже осьмушку хлеба по карточкам выдавали не всегда и москвичи считали большой удачей, если удавалось что-либо продать на рынке и купить еды. Именно такая удача подвалила герою повести Чаянова: «Намазав маслом большой кусок хлеба, благословенный дар богоспасаемой Сухаревки, Алексей налил себе стакан уже вскипевшего кофе и сел в свое рабочее кресло».

С иной стороны раскрывают Сухаревку и воспоминания педагога-краеведа А. Н. Нюренберга. Свое детство с 5 до 15 лет (с 1923 до 1933 года) он прожил на углу Сухаревской площади и 4-й Мещанской. Рынок был виден из их окон, а во дворе, во флигеле жили «босяки», «работавшие» на рынке, о которых так много ходило ужасных рассказов. Нюренбергу, «домашнему» ребенку из интеллигентной семьи, которого к тому же мальчишки во дворе дразнили «Нюрочкой», с раннего детства довелось соприкасаться с этими «босяками», с их таинственным миром, в который, правду сказать, никто из них не старался его вовлечь.

У него, жившего на Сухаревке, складывалось о ней другое впечатление, чем у посетителей рынка. Сухаревка была его родным районом, и поэтому, если сторонний наблюдатель искал и видел здесь Сухаревскую экзотику, для него она представала не в экзотике, а чертами обычного повседневного быта.