Легенды всегда врут

Неслышно поднявшись по деревянной лестнице, вы попадаете в просторное помещение. Повсюду видна пыль и паутина, в углу стены даже кладка провалилась. Внезапно холодное дуновение воздуха обдает вас с головы до пят. Чисто инстинктивно вы пытаетесь отпрыгнуть назад. РЕАГИРУЙТЕ. Успели 187 или нет 222

400

Часть третья «Храм Разверзнутой Пасти»

Тусклый свет факелов освещает грубую каменную залу. Из стен скалятся жуткие барельефы, злобно щерятся морды неизвестных вам чудовищ. В глубине залы — единственная дверь, ведущая в недра горы. Обстановка храма, путь к которому был так долог и труден, отнюдь не поражает воображение.

Устало усевшись напротив напарника, вы наблюдаете, как он, кривясь от боли, шарит в своем мешке. Выудив из него бутылочку с Эликсиром, Коннери с облегчением констатирует:

– Не разбилась. Значит, поживем еще.

– Эликсир тебе кости не срастит, – резонно замечаете вы. – Он максимум средних размеров раны заживляет. А со столь серьезным повреждением ему не справиться.

Коннери показывает вам ладонь, мол, не трусь.

– Все будет пучком, салага, – говорит он и залпом выпивает полбутылки. Оставшееся зелье он тоненькой струйкой выливает себе на перелом.

– Ты чего делаешь? – недоуменно спрашиваете вы.

– Недокументированная фишка, – туманно отвечает Коннери. Он несколько раз осторожно сгибает-разгибает ногу, потом пробует встать. – Ну не сказать, что как новенький, но ходить могу.

Вы только и можете, что изумленно покачать головой. Трюк, который напарник провернул с Эликсиром, восстановил ему жизнь не полностью (уровень ЖИЗНИ Коннери опять равен тому значению, что был у него в момент вашего расставания ), ведь внутрь он принял всего половину зелья. Зато он может передвигаться, а еще пять минут назад ходьба была для него делом просто немыслимым.

– А почему об этом не рассказывают в Академии?

– Рассказывают, с пятого круга, кажется. Это опасная штука, срабатывает примерно в половине случаев. И надолго ее не хватит – через несколько дней в ноге начнутся дикие боли. Без должного лечения — труба и трубадуры. Но в нашем положении, кажется, выбирать не приходится.

Напарник оживает прямо на глазах. Щеки порозовели, в глазах появился прежний блеск. Пробует ходить, пока что осторожно, не перенося всю тяжесть тела на пострадавшую ногу.

– Еще минут пять и пойдем, – как бы извиняясь, говорит Коннери. – Кости мгновенно не срастаются.

– Идем вглубь?

– Конечно. Если попытаемся прорваться тем же путем, что пришли, – он косится на вас, – вернее, которым ты меня сюда притащил, вряд ли выйдет что-то путное. Даже если и одолеем стражу, оставленную у обелиска, куда идти? Переловят нас на плато, как кроликов. Да и не для того мы дошли на самый край земли, чтобы в самом конце пути испугаться и повернуть. Нет, мы идем вперед.

Возразить нечего, доводы вполне разумны. Пока есть время, вы решаетесь сказать то, что давно уже собирались:

– Я так и не сказал тебе «спасибо». Я уже, честно говоря, попрощался с жизнью. А ты был невероятно крут, мой легендарный друг. Знаешь, пока мы с тобой сюда добирались, я, грешным делом, заподозрил, что лучшие годы твои уже позади. Что размяк старый ведьмак, потерял форму, стал слишком чувствительным и щепетильным. Ан нет. Твой сольный проход по лагерю — это было нечто. Я потрясен, без дураков. Теперь я понимаю, почему к имени Коннери часто добавляли «тот самый».

– Вижу, что произвел впечатление, – улыбается напарник. – Но мне кажется, ты путаешь причину и следствие.

Он подходит к выходу и смотрит на косматые облака. Голос его тих и задумчив.

– Сейчас ты считаешь, что легендой становятся самые лучшие воины, самые яростные берсерки и самые техничные рубаки. В твоем возрасте я тоже так думал. Наверное, это просто особенность юношеской психики такая. Хочется доблести и подвигов, хочется быть самым лучшим, и чтобы за это тебя все уважали.

Единственный человек, к кому я прислушивался тогда, был Ролштайн. Учил меня такой наставник, они с Адиром в молодости были – не разлей вода. Он не говорил мне красивых слов о чести, милосердии и терпимости. Он просто показывал, как надо жить. Мы с Рамаресом были его любимыми учениками.

Коннери косится на вас, вы пожимаете плечами:

– Да я уже догадался, что вы вместе учились, когда твоего оборотня увидел.

– Рамарес прямо бесился, у него получался белый тигр, но обычный, – воспоминания молодых лет смягчили лицо напарника, даже морщины в уголках его глаз разгладились. – А у меня саблезуб. Психовал он жутко, конечно. Но главным нашим с ним различием стало не это. Ролштайн показывал нам одно и то же. Вот только увидели мы разное.

Как кончил свои дни Рамарес – ты знаешь. Ему всегда очень хотелось уважения, он считал, что умение лихо размахивать мечом подразумевает почет со стороны окружающих. И злился, когда самые интересные контракты доставались мне.