Легион

Та человеческая грязь, которую мне пришлось сдирать с себя вместе с кожей – это, преимущественно, мораль, с небольшой примесью собственного дерьма. Нет ничего гаже, подлее, трусливее и опасней, чем мораль европейского человека, замешанная на крови Христа. Эта кровь, которой кто-то, якобы, неизвестно у кого выкупил его грехи, - мажет его вечной, несмываемой, позорной виной с самого рождения в гниющем лоне. Жить по заветам Искупителя невозможно, не жить – грешно, несчастный цивилизованный европеец лишён даже права умереть по собственной воле, которое имеют даже животные. Как можно жить, когда вам предлагают «быть, как лилии полевые»? Человек должен есть, чтобы быть. Человек не лилия, он не может питаться фотосинтезом в ожидании манны от Отца своего небесного. Как можно выжить, крутясь юлой от ударов по левой и правой щеке, пока не забьют ногами?  Никто никогда и не жил. Вся история болезни христианством – это история грабежей, геноцида и издевательства над слабым. Но антагонизм между декларируемыми  ценностями и реальной практикой рождает дипластию, разрыв в психике. Разрыв заполняется виной. Вина рождает все виды гнусных пороков и чудовищных преступлений, которыми отмечена мораль христолюбов и христососов. Одна только бомба над Хиросимой перевешивает все виртуальные христианские добродетели, реально умертвившие Европу задолго до её, близкой уже, физической смерти. Выживают только те народы, которые не пустили к себе Спасителя с его зачумленной кровью. Индия и Китай возрастают населением, заполняя мир, - европейцы вымирают. Вот это реальность. Америка, последнее прибежище всех каторжников и полукровок – деградирует и задыхается в собственном жиру. Все идеологии, - дерьмо, перед пассионарным напором племён, вновь заселяющих мир, очищенный от христианства. Высокие технологии ничего не значат, по сравнению с единственной, - технологией чистой, никем кроме себя не спасаемой крови.

Вот эту технологию я и называю «сатанизмом», за неимением лучшего слова.

Критиковать христианство бессмысленно. Оно произрастает там, где его нет – из глубин разорванной тысячу лет назад психики. Из пропасти между провозглашаемым Добром и реально творимым Злом, заполненной бездонной христианской виной. Вина и грех – это экзистенциальные основы христианского самосознания. Что хорошего может вырасти из такой смеси?  Совершенно безразлично, ходите ли вы в церковь или ломаете кресты на кладбище – вы углубляете вину и грех. Вы создаёте ад там, где должен быть рай, приватизированный христианскими попами. Здесь и сейчас. Ад не существует нигде, кроме христианского или контрхристианского самосознания, совершенно идентичных. Вы имеете право на рай по факту рождения, вам не требуется ничей пропуск. Просто отриньте от себя навязанные вам вину и грех. Вне христианской морали существует только рай. В раю грешных нет. Просто.

Однако, мне жизнь понадобилась, чтобы вернуть себе эту простую истину, дарованную мне Богом, но украденную людьми прямо из моей колыбели.

Голова 3.

Здесь самое время вернуться от высот геополитики и псевдофилософии к малому сему – ко мне. Я ведь предупреждал, что будем ходить кругами, а кому не по пути, тот может валить своей дорогой с флагом любого цвета в руках – на выбор.

На данный момент повествования, я нахожусь, - там, внизу, - в первом круге неведения, откуда один путь – ещё ниже.

Едва порезвившись пару месяцев в институте иностранных языков, я решил отправиться на войну. К тому времени, я уже основательно завяз в долгах всякого рода и намеревался аннулировать их одним махом – отдав долг Родине. Как раз подвернулась хорошая война. Мне всё давалось легко, но и отдавал я тоже легко, как и положено джентельмену удачи, которым я себя тогда полагал. Родина была ещё великой и неделимой, как и мой могучий патриотизм. В моей семье было два поколения коммунистов и три поколения военных, причём первое успело повоевать за Родину и между собой.

Мне пришлось отдать две бутылки водки прапорщику из военкомата, потому что формально призыв уже закончился, но на последний поезд в Афганистан я успел. Перед посадкой, вдоль строя призванных прошла какая-то девочка и раздала бумажки с надписью : «Комсомольская путёвка». Потом я отдал её командиру по месту прибытия, он долго смотрел на неё, затем посмотрел на меня, как на идиота, и торжественно сунул бумажку мне в карман. Там она и истлела. Возможно, я был последним добровольцем Советского Союза.