Легион «белой смерти»

— Одновременно готовились два человека.

— Почему?

— Не знаю, почему…

С этой дилеммой — что говорить и о чем умалчивать — я постоянно сталкивался во время допросов. Я не знал точно, какие сведения о наших полетах распространены в США. Если я не скажу о запасном пилоте, а в США сделают это, русские подумают, что я намеренно что-то скрываю. С другой стороны, упоминание о нем может заставить их поинтересоваться другими полетами. Если для каждого задания имелся дублер, почему бы с этой целью не использовать и меня? Может быть, меня так же использовали, и теперь я лгу, утверждая, что ничего не знаю о предыдущих полетах-вторжениях. Пытаясь вести двойную игру, я говорил, что, насколько мне известно, подготовка запасного пилота, по-видимому, является новой практикой.

Руденко задавал вопросы об «У-2»: — Это разведывательный военный самолет? — Еще попытка сделать меня военным.

— Я не назвал бы его именно военным, но это самолет такого типа, который подходит как для разведки, так и для исследований на больших высотах.

— А для военных целей?

— Как я говорил, я не знаю, военный он или нет.

— Но он принадлежал к вашему подразделению?

— Да.

— К подразделению «10–10»?

— Да.

— Это военное подразделение?

— Ну, командуют им военные, но большая часть личного состава — гражданские.

Не сумев получить от меня признание в том, что подразделение «10–10» военное, они нашли более легкий выход. В официальной стенограмме судебного процесса, опубликованной и в СССР и в США, в переводе на английский слово «ну» («well») было заменено на «да» («yes»).

В стенограмме имеется немало таких замен. Каждое из них касается важного вопроса, как и упомянутое выше, а это доказывает, что дело здесь не просто в плохом переводе.

К счастью, несколько присутствовавших на суде репортеров не стали полагаться на авторизованный текст, выпущенный в СССР, а вели собственные записи.

— Видели ли вы какие-либо опознавательные знаки на «У-2» перед полетом?

— Я не мог осматривать самолет, поскольку был одет в специальный летный костюм, и поэтому не знаю, были ли на нем какие-нибудь знаки. Мне было трудно осмотреть самолет со всех сторон.

— Но видели ли вы какие-либо опознавательные знаки?

— Я не осматривал самолет с близкого расстояния.

— Но видели ли вы когда-либо, подсудимый Пауэрc, опознавательные знаки на «У-2»?

— На всех самолетах, базирующихся в Турции, имелись опознавательные знаки.

— Но я спрашиваю вас об «У-2».

— Лично я не видел никаких опознавательных знаков на этом самолете, но на всех других самолетах, которые я видел, опознавательные знаки имелись.

Руденко начал раздражаться.

— Мне важно установить, что самолет, на котором летел подсудимый Пауэрc, не имел опознавательных знаков. Почему на нем не было опознавательных знаков?

— Я не уверен, что их не было.

— Но вы только что сообщили суду, что не видели никаких опознавательных знаков.

— Я не искал их.

— Кроме того, вы заявили, что отсутствие опознавательных знаков имело целью скрыть национальную принадлежность этих самолетов.

— Повторите, пожалуйста, вопрос.

— В ходе предварительного следствия вы заявили, что отсутствие опознавательных знаков имело целью скрыть национальную принадлежность этих самолетов.

Руденко говорил неправду, и мы оба знали это.

— Я не помню.

Я понимал, что полет на самолете без опознавательных знаков является нарушением международного права, и не был уверен, что такое признание не ухудшит моего положения и не скомпрометирует США. Во время допросов я настаивал на том, что все «У-2» в Адане имели знаки, показывающие их национальную принадлежность. Это была правда, по крайней мере отчасти. Подобные знаки имелись на хвосте самолетов. Перед каждым полетом-вторжением их удаляли. Ноя не намеревался признаться в этом. Не было у меня и желания изменить свою версию теперь, хотя я не знал, какие части самолета сохранились. Поэтому я и оговаривался, что до полета знаков не заметил. Только увидев обломки самолета на выставке в Парке имени Горького, я представил, на каких частях машины знаки должны были бы остаться сравнительно неповрежденными.

Как и многие заявления, сделанные мной во время допросов, эта выдумка оказалась связанной с другой ложью.

Если бы я признал, что иногда на самолетах имелись опознавательные знаки, а иногда нет, меня могли бы спросить, сколько и когда я видел таких самолетов. Это, по крайней мере, дало бы ключ к ответу на вопрос относительно количества и времени перелетов границы.

Вполне возможно, что я видел в этих вопросах гораздо больше хитрости и коварства, чем их было на самом деле, но в тот момент каждый из них казался ловушкой.

Выяснив время взлета и пересечения советской границы, Руденко спросил о главном. Я ждал этого вопроса и боялся, что его не зададут.

— На какой высоте вы должны были лететь?

— На максимальной. Высота меняется в зависимости от запасов топлива. По мере сгорания топлива самолет набирает большую высоту.

— Какую?

— Максимальная высота составляет 68 тысяч футов.