Легион обреченных

— Всемогущий Боже, Господь наш, яви нам Свое величие и милость, ниспошли немецкому оружию победу над нашими врагами-варварами.

Их враги-варвары, заметьте, были народами, которые подарили миру таких мужчин, как Ибсен и Нансен, Ганс Христиан Андерсен, Рембрандт и Спиноза, Вольтер и Рене Клер, Чайковский и Горький, Шекспир и Диккенс, Авраам Линкольн и Теодор Драйзер, Шопен и Коперник; таких женщин, как Флоренс Найтингейл и Эммелина Панкхерст, Мари и Ирен Кюри, Екатерина Вторая, Жанна д'Арк, Исак Динисен[7], сестры Бронте, Анна Павлова.

Затем он благословил оружие, которым нам предстояло уничтожать варваров, но, думаю, его благословение не помогло. Крестное знамение, который маленький, жалкий священник осенял громадный танк, вряд ли могло быть очень действенной магией, даже если верить в магию, на что я не способен. В крайнем случае такое существо можно представить заколдовывающим стрелковое оружие. И, как бы там ни было, они проиграли войну.

Потом мы принесли клятву. Капеллан произносил наизусть несколько слов, рота хором повторяла их, тем временем один из нас стоял перед ротой и касался тремя пальцами острия обнаженной шпаги коменданта. Это было частью сцены.

Над тихой площадью раздавался гул голосов:

— Я клянусь Богом — нашим Отцом Небесным — священной клятвой — что во всех боях — буду сражаться верно, с сознанием долга — и отдам жизнь — если потребуется — за фюрера, народ и отечество — приносящий эту клятву — должен знать — что она запечатлена в его сердце — и если он нарушит эту священную клятву — пусть Всемогущий Господь смилуется над его душой — ибо тогда он утратит — право жить — и будет мучиться — целую вечность — в адском пламени — аминь.

После этого мы пропели Deutschland, Deuschland uber alles![8]

Так мы прошли нашу конфирмацию, но подарков по этому случаю не получили.

На другой день нас разбили на группы от пяти до пятнадцати человек и снабдили новым походным снаряжением. Мне и еще нескольким людям выдали черный мундир и берет танковых войск, а на следующее утро мы отправились под командованием фельдфебеля в билефельдтские казармы. Там нас тут же сунули в готовящуюся к отправке на фронт роту и погрузили в воинский эшелон.

НАША ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

— Неужели эта рота должна все время обременяться преступниками, черт бы вас побрал? Отвратительно! Смотри, если допустишь хоть малейшее нарушение дисциплины, потребую, чтобы тебя отправили обратно в тюрьму, где тебе давно бы следовало умереть, и будь я проклят, если не сделаю этого. Тюрьма — самое место для типов вроде тебя.

Таким приветствием встретил меня командир пятой роты, располневший гауптман Майер, мучитель новичков. Но к подобному обращению я привык.

Меня направили во второй взвод, которым командовал лейтенант фон Барринг, и тут начали происходить непривычные для меня вещи.

Барринг протянул руку и стиснул мою в крепком, дружелюбном пожатии. Подобных вещей офицер в прусской армии просто не может делать, однако он сделал; и, сделав, сказал:

— Добро пожаловать, парень, добро пожаловать в пятую роту. Ты попал в отвратительный полк, но нам нужно держаться заодно и облегчать себе жизнь. Иди к двадцать четвертому товарному вагону, доложи о своем прибытии унтер-офицеру Байеру, он командир первого отделения.

И улыбнулся — улыбка была широкой, искренней, веселой, улыбкой славного, дружелюбного молодого человека.

Я был совершенно ошеломлен.

Я быстро отыскал двадцать четвертый вагон, и мне показали унтер-офицера Байера. Он сидел у большой бочки за игрой в карты с тремя партнерами — невысокий, крепко сложенный, лет тридцати пяти. Я остановился, как полагалось, в трех шагах от него, щелкнул каблуками и громким, отчетливым голосом начал доклад:

— Герр унтер-офицер, осмелюсь…

Дальше у меня дело не пошло. Двое из четверых подскочили с ведер, на которых сидели, и вытянулись в струнку. Унтер-офицер и четвертый повалились навзничь, выпустив из рук карты, разлетевшиеся, будто сухие листья на осеннем ветру. Несколько секунд все четверо таращились на меня. Потом рослый, рыжеволосый обер-ефрейтор заговорил:

— Черт возьми, приятель! Ты перепугал нас до смерти. В тебя, небось, Гитлер вселился. Что дернуло такого плоскостопого навозного жука, как ты, явиться и помешать миролюбивым бюргерам за их невинным занятием? Скажи, кто ты и что ты.

— Докладываю, герр обер-ефрейтор, что я пришел от лейтенанта фон Барринга доложить о своем прибытии командиру первого отделения унтер-офицеру Байеру, — ответил я.