Легион обреченных

Мне кажется, существует некое объяснение путаницы на войне. Возможно, заключается оно в том, или помимо всего прочего в том, что если путаницы не будет, станет возможным налагать ответственность. Если принять, что Путаница = Безответственность, то мое объяснение становится вполне внушающим доверие:

Если Война = Путаница

и Путаница = Безответственность,

то Война = Безответственность —

и к этому уравнению мы будем часто возвращаться.

Без ответственности мы пересекли сербскую границу, после чего нам объявили, что впредь до дальнейших распоряжений мы являемся восемнадцатым батальоном Двенадцатой танковой дивизии, что нас отправляют в учебный район где-то на Балканах, там мы будем обучаться вождению нового танка, а затем отправимся на фронт. Когда нам это сказали, Порта восторженно заулыбался.

— При нынешней скорости передвижения мы вряд ли попадем на фронт в ближайшие тридцать четыре года, — сказал он. — Хорошая жизнь нам обеспечена. Мы будет удивительно счастливы, сказочно разбогатеем, и я объясню, почему. На Балканах коммерция процветает, как нигде в Европе, потому что товарообмен ведется прямым методом: все крадут друг у друга, и шума никто не поднимает. А кто такой солдат, если не хороший коммерсант? Быть хорошим солдатом — значит помнить, чему тебя учили, и применять на практике полученные знания. Я покину прекрасные Балканы вполне довольным, богатым и хорошо экипированным молодым человеком.

Из Загреба в Банья-Луку; из Банья-Луки в Сараево; оттуда неожиданный поворот на север в Брод, затем снова на восток, через венгерскую границу в Печ; так восемнадцатый батальон приезжал в города и уезжал из них, совершая великие, надолго запоминавшиеся подвиги — хотя и совсем не такие, о каких возвещали телеграммы с фронта и какие очаровывали в кинотеатрах затаивших дыхание зрителей, смотревших «документальную» кинохронику, шедшую под аккомпанемент очень воинственной музыки. Нет, восемнадцатый батальон никогда для кино не снимали и не упоминали в приказах. Он был одним из неизвестных, серых батальонов, которые уничтожали, восстанавливали, уничтожали, восстанавливали — снова, снова и снова, в боях за дело, которое мы ненавидели, только не могли выразить свои чувства с такой завидной выразительностью, как Порта, который никогда не упускал случая громко испортить воздух, чтобы поставить «полную точку» в конце невероятных «обозрений» радиокомментатора.

Мы чуть было не оставили Порту в городке Меликут, находящемся северо-восточнее Печа. Он прибежал в последний момент, и его пришлось втаскивать в вагон. Несколько минут спустя, проезжая мимо лачуги на окраине, мы увидели трех оживленно машущих руками цыганок. Порта помахал в ответ и крикнул:

— Прощайте, девочки. Если у вас родится ребенок и будет мальчиком, назовите его Йозефом в честь отца. И ради Пресвятой Девы, не позволяйте ему стать солдатом; пусть лучше будет сутенером, это приличнее.

Затем Порта удобно устроился в углу вагона, достал из кармана невероятно засаленную колоду карт, и вскоре мы вовсю играли в неизменное «двадцать одно». Когда пошел уже пятый час игры, поезд остановился на приграничной станции Мако, находящейся чуть юго-восточнее Сегеда.

Нам сказали, что поезд простоит десять часов перед тем, как ехать в Румынию. Мы выпрыгнули из вагона и пошли прогуляться. Как обычно, Порта ушел один, и как обычно вскоре небрежной походкой, с более невинным, чем обычно, видом подошел ко мне и Старику и прошептал:

— Пошли!

Город — он представлял собой нечто среднее между захолустным городком и деревней — безжизненно стоял в мареве послеполуденной жары. В липнувшей одежде, разгоряченные, потные, мы шли по главной улице, где в тени деревьев спали оборванные крестьяне. Неожиданно Порта перелез через какой-то забор, протиснулся сквозь живую изгородь, и мы оказались на улочке с небольшими домиками и маленькими садами.

— Чувствую запах поживы, — сказал Порта и перешел на рысцу.

Кончилось тем, что мы со Стариком внезапно оказались прячущимися за живой изгородью, каждый с задушенным гусем, а Порта удирал со всех ног от десятка вопящих мужчин и женщин.

Мы поспешили к поезду, спрятали гусей и отправились выручать Порту.

Встретили мы его шедшим с громадным эскортом, состоявшим из венгерского лейтенанта, двух гонведов-разведчиков, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, двух наших полевых жандармов и доброй полусотни орущих и жестикулирующих штатских — венгров, румын, словаков и цыган.

Порта относился к этому с величайшим спокойствием.

— Как видите, — сказал он нам, — венгерский регент Хорти, лучший друг нашего фюрера в этой стране, предоставил мне почетный караул.

К счастью, эту процессию, когда она подошла к штабному вагону, принял майор Хинка, молодой, нестрогий, особый защитник Порты. Он спокойно выслушал все обвинения венгерского лейтенанта; потом, когда лейтенант умолк, начал: