Легион обреченных

— Благодарение аллаху! — Его губы, синие и толстые, как обветренные бараньи почки, не смыкались. Даже взглядом исподлобья он походил на своего отца. — Наконец-то вижу человеческое, туркменское лицо...

— Мы с вами, кажется, никогда не встречались.

— Да, но господин Фюрст хорошо о вас отзывался. Не то что эти каторжные морды здесь. Они мне еще в Сибири осточертели.

— Неужто? — удивился Таганов, хотя знал по картотеке, что Атдаев за соучастие в убийстве братьев-хонгурцев на колодце Ярмамед был осужден и сослан в Зауралье. — А что, среди вашего брата, мулл, тоже есть... каторжане?

— Есть! Так и ждут, чтобы к большевикам переметнуться.

— Любопытно. А среди солдат?

— Сколько угодно!

— Вот уж не думал. Кто, например?

— Многих я по именам не знаю, но могу узнать. А мулл своих знаю.

— Тогда садитесь и пишите. — Таганов протянул Атдаеву карандаш, положил перед ним бумагу. — Постарайтесь никого не забыть. Это очень важно.

Когда обер-мулла закончил составление списка неблагонадежных, Таганов решил заодно проверить его познания в истории мусульманского движения.

— Словом, их всех, — Ашир ткнул пальцем в список, — можно отнести к собратьям Абу Джахла[33]?

Атдаев непонимающе уставился на Ашира, но на всякий случай кивнул.

— Я, к сожалению, не обладаю даром Бахиры[34], — продолжил Таганов, — но могу сказать, что командование будет довольно вашим рвением, мулла-ага.

— Рад стараться, господин шарфюрер, если чем полезен. Мы, туркмены, — все братья и должны помогать друг другу, особенно здесь.

— Туркмен туркмену — рознь...

— Да, — подхватил обер-предатель, по-своему поняв реплику собеседника, — нас, туркмен, — горстка, меньше, чем других азиатов, и потому мы должны быть дружнее. Почти четверть века мы стонали под большевиками, забыли об аллахе, не могли свободно молиться. Аллах наказал нас...

— Меня не надо агитировать, мулла-ага, — вежливо улыбнулся Таганов. — Я сам ищу, кого на свою сторону перетянуть.

— Я на вашей стороне! — угодливо сказал Атдаев, польщенный тем, что шарфюрер, немаленький дивизионный начальник, обращается к нему с почтительным «мулла-ага», хотя они почти ровесники. — Можете всегда на меня рассчитывать!

— А господину Фюрсту вы докладывали о ненадежных собратьях? — спросил Таганов.

— Еще в Варшаве. Тогда я не мог назвать поименно, обещал сделать это отсюда.

— Вам не стоит теперь затрудняться. Оберштурмбаннфюреру я сам доложу. Ваше сообщение, мулла-ага, достойно внимания и командира дивизии.

Прощаясь, Атдаев нерешительно затоптался у дверей.

— Вы, господин шарфюрер, видимо, давно в Германии живете? Я-то тут недавно, меня сюда из Ирана привезли... В вашей речи я не понял иные слова, наверное, они немецкие?

— Абу Джахл и Бахира?

— Да-да, что означают эти слова?

— Это из корана, мулла-ага. Разве в дрезденской школе коран не изучали?

— Очень бегло... В Иране я торговал, а до этого ссылка, потом Каракумы, где с коня не слазил, винтовка за плечами... Не до корана было. Только и запомнил, чему аульный мулла в детстве учил. Да и то смутно.

Однако советского разведчика беспокоило другое: байский сын яростно ненавидел все советское, видимо, предавал честных людей, был готов любой ценой привести на родину немцев — лишь бы вернуть потерянные богатства. После обстоятельных бесед с остальными муллами Ашир убедился, что часть из них готова пойти за такими, как Атдаев, другие выжидали, чья возьмет.

И Таганов заготовил приказ о создании дивизионной комиссии по проверке знаний служителей аллаха, не без возмущения докладывал Мадеру и Фюрсту:

— Вы можете представить себе священника, ксендза разбойником? — Для процветания этого уродливого явления сам нацизм создал благодатную почву, потому Ашир и прибег к демагогии, воспользовавшись противоречиями между Мадером и Фюрстом. — Наш обер-мулла в прошлом басмач, на нем кровь убитых им людей. Он, разумеется, заслуженный человек, но среди туркестанцев авторитета у него не будет. Убийца не может быть муллой и у тех, кто жил при Советах, у кого сохранилась к басмачам неприязнь... Они не всегда были справедливы и не соблюдали всех догм корана.

— Вы, мой эфенди, — иронически улыбнулся Мадер, — плохо знакомы с историей протестантства, католичества. В ней сплошь и рядом примеры, когда разбойники, оставив свое ремесло, обряжались в сутану священника, а вместо меча брали в руки крест.

— Исламу это не свойственно, — парировал Таганов. — Вы можете возразить, что сам Мухаммед утверждал ислам мечом. Да. Но Мухаммед, как и Иисус Христос, один. И Мухаммед никогда не разбойничал... Какой из Атдаева обер-мулла, если он не знает прописных истин ислама? Кто пойдет за таким неучем? Он хороший басмач, пусть им и остается, нечего ему в святую чалму рядиться...

— Вы, мой эфенди, тоже сын басмача, были сердаром басмаческой полусотни.