Легион Видесса

Энари Липоксай с жадностью поглощал свой ужин. Жир стекал по его губам.

– Как ты можешь в такую минуту жрать, как свинья? – спросил его Виридовикс. – Неужто кусок у тебя не застревает в горле, когда вокруг столько горя?

– Я наслаждаюсь чем могу и когда могу, – коротко отозвался Липоксай. Его высокий голос прозвучал спокойно, гладкое безбородое лицо застыло неподвижной маской.

Виридовикс откусил большой кусок от копченой баранины и отвернулся, розовый от смущения. Он наконец нашел ответ на вопрос о природе энаре. Вдруг ему в голову пришла мысль о вещах, которыми энари наслаждаться не может.

– Я не хотел обидеть тебя, – пробормотал Виридовикс.

Энари удивил его, положив ему на плечо свою пухлую руку.

– О, сколь великая честь! – Искорка веселья мелькнула в бездонных темных глазах Липоксая. – И часто ты извиняешься за свой болтливый язык?

– Думаю, не слишком. – Виридовикс немного поразмыслил. – Иногда мне кажется: ну почему бы на этот раз и не извиниться? Для меня худа не будет, а для олуха, которого я обругал, возможно, сыщется что-нибудь полезное.

Липоксай бросил быстрый взгляд на Сейрем:

– Кажется, твое воспитание дает хорошие плоды. Он становится цивилизованным.

Виридовикс оскорбился:

– Ну и кому это нужно – быть цивилизованным? Еще не хватало, чтобы меня назвали римлянином!

Через минуту он сообразил, что слово «цивилизация» энари позаимствовал из видессианского языка. В хаморской речи его просто не было. Все-таки энари очень много знал. Кельт почувствовал некоторое облегчение при этой мысли.

x x x

– Ну хорошо, я ошибался! – Дизабул ударил кулаком по земляному полу. Он уставился на ушибленную руку так, словно это пол вдруг поднялся и напал на него. – Неужели это причина обращаться со мной как с паршивой овцой? И это – честно?

«Да», – подумал Горгид, но благоразумно промолчал. Дизабул достиг возраста, когда «вчера» уже подернулось дымкой, а «завтра» еще очень далеко. Младшему сыну кагана казалось ужасной несправедливостью отвечать за свои слова и поступки.

Но старейшины относились к нему как к любому, кто принял сторону врага. Это больно уязвляло Дизабула. Он привык к похвалам и лести, а не к презрению.

Он был в таком отчаянии, что решился даже поговорить с Горгидом, на которого прежде не обращал никакого внимания. Горгид не питал особой нежности к дуракам. Однако Дизабул иногда отвлекался от жалоб на свою долю и отвечал на вопросы об обычаях клана. Во многих вопросах юный аршаум оказался вовсе не глуп. Но он был невероятно капризен и испорчен.

Знал он довольно много и о фольклоре, и о традициях своего народа. Грек немало записал после этих бесед. Кроме того, Дизабул был очень красив. Это помогало греку терпеть его самоуверенность.

В конце концов Горгид решил немного посочувствовать этому прекрасному юноше. Но неискреннее участие только рассердило Дизабула. Он яростно вскрикнул:

– Ты такой же негодяй, как прочие!

Вскочив на ноги, он выбежал из юрты, оставив Горгида размышлять о пользе самоконтроля.

Грек и Гуделин всерьез принялись обучаться искусству фехтования. Чиновник никогда не претендовал на то, чтобы стать воином даже средней руки. Но Горгид удивил аршаумов приемами с римским гладием.

«Для кочевников, привыкших рубить врагов с коня, – записал он в своей „Истории“, – весьма необычно и любопытно наблюдать римский пехотный бой с использованием колющего удара».

Историк предусмотрительно опустил завесу милосердия над своими жалкими попытками овладеть саблей и рубящим ударом с коня. Во всяком случае, медленный, но неуклонный прогресс Горгида вызвал одобрение Скилицеза.

– Никто, разумеется, не сочтет тебя настоящим солдатом. Но кое-чему ты научился. Хватит, чтобы тебя не зарезали, как овцу… – Офицер резко повернулся к Гуделину, который потирал ушибленное колено. Неловко подвернул ногу, уходя от нападающего кочевника. Закатив глаза и воздев руки к небу, Скилицез патетически заключил: -…в отличие вон от того человека, который может с успехом написать у себя на лбу «кусок баранины» и на том покончить.

Бюрократ, сидя в грязи, невнятно хрюкнул:

– Осмелюсь заметить, что на поле битвы я буду действовать куда успешнее, чем любой из этих варваров в моем министерстве. Чего ты от меня хочешь? Я никогда не говорил, что хочу стать воином.

– Эллин этим тоже не похвалялся, – прервал Скилицез. Горгид даже не подозревал, что видессианину известно слово, которым называли себя греки. Он был поражен.

Однако сама похвала пришлась ему не слишком по душе. Грек глубоко ненавидел войну. Слишком часто он сталкивался с ужасами, приносимыми ею. Слишком часто разгребал руками тлеющие после битв угли.

Однако, взявшись за какое-либо дело, Горгид обычно старался делать его как можно лучше. Решив овладеть солдатской наукой, грек погрузился в нее с тем же усердием, с каким некогда посвящал себя изучению медицины. Если не с большим интересом. Жадного до знаний грека привлекало любое новшество.