Легионер

Солнце садилось, тени стремительно удлинялись, от прогретой за день земли веяло теплом. Глаза Бронислава смотрели куда-то вдаль, голос звучал глухо.

– А дальше случилось то, что и должно было случиться. Конрад, моя семья разводит скот давно. Очень давно. И чего я не знаю о близкородственном скрещивании, того и знать не стоит. Когда наших предков привезли на Алайю, их было мало. А потом стало еще меньше, многие погибли на шахтах в первый же год. Всё-таки они были не слишком умны – тогда. В общем, для создания нормальной популяции оставшихся в живых не хватило. Браки между родственниками были неизбежны, особенно если учесть, что двойня у мринов норма, а тройня – обыденность. И девочек у нас рождается больше, чем мальчиков, так что полигамия неминуема.

Конрад знал, что у Стефанидеса семь сыновей и одиннадцать дочерей, но посмотреть на проблему с точки зрения заключения браков и рождения потомства ему в голову не приходило. А Бронислав продолжал:

– Рано или поздно должны были начаться неприятности. Какое-то время – довольно долгое – за процессом размножения следили сотрудники купившей мринов корпорации, держа появление потомства под строгим контролем. У подобранных для воспроизводства пар не было права голоса, неполноценным детям не просто не давали вырасти – им не позволяли родиться. Искусственный отбор в чистом виде. Следует также помнить о том, что Отцы применяли для эксперимента исключительный материал, в частности, собственные гены. Да еще и мутации. Да еще и вливание крови «вулгов» после восстания. Как показала практика – недостаточное. Но сначала этого не поняли, а затем зациклились на собственной исключительности. Запущенный Отцами и отлаженный после них, механизм работал даже после того, как пришла долгожданная свобода. Работал много лет, но однажды забуксовал. Свобода – странное дерево, Конрад. Не все его плоды бывают сладкими. Галине Ордоньес не стоило иметь детей от Кристофа Кронберга. От Винсента стоило, а от Кристофа – нет. Со старшими прокатило, и с младшими – тоже, даже с близнецом Ланы, а вот на ней самой произошел сбой. В этом нет ни унции её вины, но девчонку замордовали до такой степени, что… трудно тебе придется, помяни мое слово.

– Ладно, – проворчал Дитц, вставая и прислушиваясь. За распадком громыхал лай Руди: детишки возвращались. – Разберёмся.

Впрочем, это был далеко не самый трудный из новобранцев Зверюги Дитца. И старый сержант не просто знал способ ввести ситуацию в рамки, но давно опробовал его и отточил почти до идеала. Всё просто. Меньше свободного времени – меньше дури в голове. Так что как только Лана немного окрепла, Конрад начал нагружать её, с каждым днём всё больше. Учёба в школе, помощь по хозяйству, ежедневные тренировки… бывало, она едва доползала до постели.

С учёбой, кстати, не все выходило гладко. Никто особенно не следил за успеваемостью никчёмы – зачем? Да и сама Лана особенно не старалась – зачем, опять же? Теперь, когда она сделалась свободной дочерью свободного человека, спрос стал совсем другим. Пришлось Дитцу напрягать мозги, растолковывая то, что сам он успел основательно подзабыть. А ведь девчонке следовало не только наверстывать упущенное и усваивать новое, но и отбиваться от тех, кому не понравилось изменение её социального статуса. И таких было до чёрта. В первую голову усердствовали биологические братья и сёстры.

Порой из занимаемой девочкой комнаты доносился по ночам жалобное поскуливание. Услышав его (микрофон располагался над притолокой комнаты девочки, приемник – рядом с кроватью чутко спавшего сержанта), Конрад, ни слова не говоря, заходил к дочери. Делал массаж, разминая натруженные мышцы. Просто гладил по голове, бормоча утешительную чепуху. Однажды она перестала вздрагивать и замирать при звуке приближающихся шагов, и это было первое очко, которое Зверюга Дитц занёс на свой счёт.

Вечерами – ласковый отец, днём он был суровым наставником. Сержант… далее – по тексту. И результаты не замедлили проявиться. Сначала крохотные, почти незаметные, однако Конраду было не впервой раздувать тлеющие угли. Лане по-прежнему доставалось от сверстников, но отставной легионер изо дня в день ободрял, объяснял, показывал. Терпение и труд перетирали слабость и неуклюжесть, страх и неуверенность.

И настал день, когда Лана вернулась из школы с очередным фингалом и полуоторванным рукавом. Вернулась, остановилась в дверях и с насквозь фальшивым безразличием сообщила: «Лукас огрёб». А увидев торжествующую улыбку приёмного отца, принялась взахлёб рассказывать, что и как она сделала. Металась по комнате, демонстрировала диспозицию и свои действия, тараторила (что ей, обычно немногословной, было совершенно несвойственно)… еле угомонилась. И когда все-таки заснула, Конрад церемонно чокнулся с зеркалом: дело пошло!

А там и Тим поверил в себя. В мальчишке начала проявляться здоровая агрессивность, он перестал надеяться на родственников, и однажды встал рядом с Ланой. Формально детишки тогда проиграли, но победа их противников оказалась насквозь пирровой.