Легионер из будущего. Перейти Рубикон!

«Катон прав, Рим переполнен беднотой и разбойными шайками, – подумал я. – Власти Рима обеспокоены склокой между Цезарем и Помпеем, не беря во внимание разгул преступности, захлестнувший столицу!»

Проплутав по узким грязным улицам Эсквилина больше часа, я разыскал Тривульцинский переулок и расположенную там харчевню Танузия Гемина. В этом деле мне здорово помогли местные подростки и нищие, снующие здесь повсюду.

Танузий Гемин имел внешность закоренелого злодея. У него был крючковатый нос, острый подбородок, беззубый рот, его низкие седые брови были похожи на щетки. Голова кабатчика была повязана темной широкой повязкой, на нем была коричневая туника до колен и кожаный передник. За поясом у него торчал нож в ножнах.

Пробежав глазами послание Гая Меммия, кабатчик Гемин негромко промолвил, обращаясь ко мне:

– Твоему господину это встанет в пять тысяч сестерциев. Так и передай ему. Люди Милона разыщут и накажут ростовщика Стаберия, как только получат деньги.

Пройдя через весь город, я добрался до здания сената уже на закате дня. Ликторы пропустили меня в зал заседаний, уже зная меня в лицо. Они даже пошутили по этому поводу, заметив, что Гай Меммий в отличие от прочих сенаторов успевает слушать нескончаемую речь Катона и одновременно обделывает свои делишки, гоняя по Риму своего телохранителя.

Поднявшись на верхнюю галерею в зале заседаний, я встретил там Тита Дециана, у которого был совершенно осоловелый вид. По нему было видно, что ораторская неутомимость Катона вымотала его до такой степени, что он был готов бежать отсюда куда глаза глядят.

Принцепс сената объявил о закрытии заседания в связи с наступлением вечера.

И только тогда Катон прекратил свое выступление.

Народные трибуны и сенаторы-цезарианцы кричали, что Катон нарочно говорил в сенате весь день, имея намерение таким образом сорвать голосование по поводу созыва народного собрания. По закону, оратора, взявшего слово, нельзя прерывать, как бы долго он ни говорил. Вот Катон и воспользовался этим правом, зная, что в случае голосования по плебисциту сторонники Помпея окажутся в меньшинстве.

В то время как сенаторы-цезарианцы во весь голос ругали Катона, сенаторы-помпеянцы во главе с Цицероном дружно рукоплескали Катону, который своей длиннющей речью сорвал замысел Куриона и Марка Антония.

Глава седьмая Октавиан

Я смотрел на свое отражение в бронзовом зеркале, стараясь придать своему лицу выражение приветливости и добродушия. Однако черные мысли, владевшие мной, делали мой взгляд каким-то сосредоточенно-угрюмым, а эти складки в уголках рта и вовсе придавали мне вид человека, терзаемого зубной болью. Нет, так никуда не годится! Всякий сможет догадаться по моему лицу, что я задумал что-то недоброе или меня одолевают угрызения совести. Нельзя идти с такой миной на лице в гости к Октавиану!

Сегодня были нундины, конец римской недели, этот день считался у римлян выходным. Поскольку Октавиан два последних дня не появлялся в школе из-за болезни, нынче с утра Квинт упросил отца отпустить его в гости к больному Октавиану. Меня Квинт решил взять в свои провожатые. Ему не терпелось похвастаться перед Октавианом, что за ним приглядывает и провожает до школы настоящий гладиатор.

Я решил воспользоваться этим случаем, чтобы убить Октавиана. Иной возможности для быстрого выполнения этого задания я просто не видел. Октябрь заканчивался, вот-вот должны были зарядить холодные дожди, а мне еще предстояло ехать в Галлию, чтобы устранить Цезаря к концу этого года. Сроки меня поджимали.

«Ну что ты напрягся, дурень! – мысленно говорю я себе, держа перед собой круглое этрусское зеркало на тонкой ручке. – Дело-то ерундовое! Вспомни, в каких опаснейших ситуациях ты побывал, воюя с римлянами на стороне Спартака. А тут надо-то – прикончить хлипкого мальчишку и по-быстрому смыться! Один удар кинжалом – и всего делов!»

После убийства Октавиана я был намерен сегодня же выехать на север, чтобы добраться до Альп еще до первых снегопадов. К тому же я сознавал, что любая задержка в Риме будет грозить мне смертью, если Октавиан падет от моего кинжала.

«Значит, так: сделал дело и сразу делаешь ноги!» – мысленно твердил я себе, шагая вместе с Квинтом по пока еще безлюдным улицам Рима в это раннее зябкое утро.

Квинт тараторил без умолку, делясь со мной своими впечатлениями от вчерашней драки в школе между сыновьями плебеев и сыновьями патрициев. Сам Квинт в этой потасовке не участвовал, так как его не было там, где вспыхнула ссора между мальчишками, которые по примеру своих отцов тоже разделились на сторонников Цезаря и Помпея. Я делал вид, что внимательно слушаю Квинта, а сам то и дело нащупывал рукоять кинжала у себя под одеждой. Мне ведь предстояло выхватить его не только быстро, но и незаметно. Поглядывая на идущего рядом Квинта, я мучительно соображал, как мне сподручнее и без лишнего шума лишить жизни такого же мальчишку. Причем может случиться и так, что мне придется зарезать и Квинта, если он вдруг поднимет шум. От таких мыслей меня прошиб холодный пот, а мои руки словно одеревенели.