Легионер. Книга 3

В первый день он выглядел обычным человеком. Но по мере того, как допросы становились все более долгими, а пытки — жестокими, менялся и его облик. Я никак не мог угадать, в каком обличье он придет на этот раз. Иногда он был белым волком. Тем самым, которого я уже видел несколько раз, когда служил в Паннонии. Жутковато было видеть на волчьей морде человеческие глаза и слышать от зверя человеческую речь. При этом он время от времени принимался выкусывать блох, как обычный цепной пес или чесал задней лапой за ухом. Только что лапу на стену не задирал… Когда старику надоедало возиться с блохами, он превращался в отвратительный гниющий труп. С пустыми глазницами, зеленоватой кожей, слезающей лоскутьями, обнажая белые кости, сочащимися гноем нарывами… Будто этим можно было напугать бывалого солдата! На полях сражений я и не на такое насмотрелся. Остальные превращения были не так забавны. Он мог обернуться великаном. Да таким, что один его палец на руке был толщиной с мою ногу. Но это было неудобно — ему приходилось сидеть скрючившись в небольшой хижине. Больше часа он в такой позе не выдерживал и принимал свой обычный облик. Время от времени он превращался в огромную змею. Почему-то не белого, а нежно-зеленого цвета. С чудовищными, сочащимися зловонным ядом зубами и длиннющим раздвоенным на конце языком, которым все норовил коснуться моего лица. Вот это было действительно мерзко. В Египте я навидался всяких змей, но таких здоровенных гадин видеть не приходилось.

Не знаю, превращался он все это на самом деле, или просто заставлял меня видеть его таким. Но это и неважно. Даже если бы мне было по-настоящему страшно, я не смог бы облегчить свою участь. Все вопросы старика сводились в конечном счете к одному: где Сердце Леса? На него я не смог бы ответить, даже если бы все змеи со всего мира сползлись ко мне в хижину, а все волки принялись вычесывать перед моим носом блох.

Я молчал. Старик злился. Его помощники были неутомимы. Рассмеяться им в лицо мне становилось все труднее. Приходилось собирать в кулак всю волю. Я молил богов только об одном — чтобы они позволили мне прожить последние дни и минуты моей жизни достойно. В том, что конец близок я уже не сомневался.

Никаких шансов на спасение не было. После первого допроса меня снова стали держать все время связанным. Еды давали ровно столько, чтобы я не умер с голоду. Один раз, правда, мне все же удалось распутать узлы на веревках. Варвар, который связывал меня был пьян и затянул веревки недостаточно крепко. Да и я схитрил — изо всех сил напряг руки и чуть развел в стороны запястья… Стоило расслабить мускулы — путы тут же ослабли. Дальше все было просто.

И когда друиды в сопровождении нескольких воинов зашли ко мне на следующий день, я бросился на старика, с твердым намерением прикончить его. Но я был слишком слаб. Вцепиться ему в глотку мне удалось. Но непослушные пальцы никак не могли сжать морщинистую шею. Меня легко оторвали от испуганного друида и как следует отделали. Тогда мне хотелось выть, но не от боли, а от бессилья…

После этого я понял, что обречен. Где искать камень я не знал, бежать не мог. Оставалось только умереть под пытками. Единственное, что я мог сделать — умереть, как подобает солдату и римлянину.

День проходил за днем, ночь за ночью. Я путал сон с явью. Иногда мне казалось, что я вовсе не в плену у германцев, а в своем родном доме близ Капуи. Я очень болен и мать должна вот-вот прийти с отваром лечебных трав. Временами я переносился в осажденный паннонскими мятежниками форт и все ждал их решающей атаки… А порой я был уверен, что уже умер и с минуты на минуту встречусь с отцом или Квинтом Быком, который привычно заорет: "Что это за вид, легионер? Ты похож на опустившуюся шлюху, а не на солдата!" Ну или что-то в этом роде. Но что бы мне ни казалось, каждую ночь я отчетливо слышал тихое шуршание в дальнем углу хижины. Подползти поближе и понять, в чем дело, я не мог и это почему-то бесило меня больше всего. Больше вопросов друида, больше пыток, больше ожидания гибели. Было жутко обидно, что какой-то крот или лиса занимаются преспокойно своими делами, пока я тут медленно подыхаю. Я умру, а эта неугомонная тварь пророет дырку в земляном полу и начнет здесь хозяйничать. Или еще хуже — примется ужинать тем, что от меня останется… Глупо, конечно, было думать об этом. Но когда ты на волосок от смерти, мысли лезут в голову самые разные. Ничего уж с этим не поделаешь. Помню, когда в первый раз увидел боевых слонов, несущихся на наши порядки, мне больше всего было жалко только что купленных доспехов — я был уверен, что такая громада превратит их в лепешку и никакой оружейник не возьмется их восстанавливать. О том, что в лепешку превращусь и я сам, я как-то не думал.