Легионер. Книга первая

В чем-то Александр был прав. Дважды смерть поджидала его даже в собственном дворце. Годом позже два пуда динамита взорвал революционер Желябов в своем подвальчике в Зимнем, где он плотничал.

Второй раз смерть притаилась в шкатулке, где обычно держали лекарства государя: вместо порошков и пилюль чьи-то руки уложили туда чуть не фунт динамита. Бомба должна была сработать при открывании крышки. Однако в день появления шкатулки Александр отказался от приема лекарств. Да и сама бомба не сработала, когда дворцовый провизор Фрунтель в очередной раз решил проверить комплектность царской аптечки. Эта история, в отличие от желябовской диверсии, была замята, осталась неизвестной для многих членов императорской семьи и целого круга ближайших придворных.

И при чем же тут, спрашивается, пешие прогулки?!

«Бог меня спасает, ибо любит меня, – утверждал Александр в ответ на многочисленные увещевания и призывы к благоразумию. – Бог отмерил мне точно известные ему годы моей жизни, и не допустит преждевременного сокращения оных».

– А ты разве знаешь, сколько тебе отмерил Господь? – часто спрашивала Александра его возлюбленная, Екатерина Долгорукая.

– Я узнаю об этом в положенный час, – серьезно отвечал император и, отворачиваясь, незаметно смаргивал непрошеную слезу, вызванную, впрочем, не боязнью смерти, а благоговением перед неисповедимостью мудрости Господней.

Его отец, император Николай I, слез своих детей, и в первую очередь слез Наследника, терпеть не мог. Он сердился на Александра за это, выговаривал ему, поддразнивал. Будущий император видел слезы на глазах своего несгибаемого, казалось бы, отца лишь однажды.

* * *

…Это было в день восстания на Сенатской площади, когда Александру еще не исполнилось и восьми лет. Там, на площади, стояли офицерские полки, там решалась судьба России. Император Николай I, самолично, путаясь в пуговицах, надел на маленького Наследника искусно пошитый гусарский мундирчик и по длинной широкой лестнице снес его на руках во двор, где стояли ряды оставшегося верным ему лейб-гвардии Саперного батальона.

– Саперы! Гвардейцы! Дети мои, я доверю вам самое дорогое, что у меня есть, – голос императора предательски сорвался, когда он передавал в руки солдат Наследника.

Строй саперов рассыпался, наследника бережно передавали из рук в руки, пока он не очутился далеко от отца, в самой гуще солдатских шинелей, усатых и обветренных физиономий, многие из которых несли следы французских клинков и шрапнели. Маленькому Александру стало страшно, и он заплакал в голос. Тогда в толпе гвардейцев – не строе, а уже толпе – возник грозный ропот. Словно подстегнутые волнением государя и слезами его первенца, саперы загомонили:

– Не выдадим, государь!

Ропот рос, превратился в глухой неразличимый гул, потом в рев сильного зверя, выведенного из умиротворения.

– Животы свои положим!

– Только прикажи, государь! Мы зубами бунтовщиков рвать станем!

– Спасем Наследника и Россию, братцы!

Толпа, сразу ощетинившаяся штыками, ревела в едином мрачном экстазе перед кажущейся маленькой фигуркой отца на ступенях. Ей не хватало только слова, жеста – и она ринулась бы на Сенатскую площадь, где были обидчики «надежи-царя» и этого маленького испуганного мальчика…

Батальон ревел, как разбуженный зверь, – яростно и страшно. Чьи-то руки больно прижали Александра к пропахшей потом, водкой, крепким табаком и дымом бивуачных костров шинели. Мальчик с ужасом, прижмурившись, поглядывал на лицо усатого звероподобного фельдфебеля со страшным шрамом через всю щеку и обрубком левого уха. Но его руки были бережны и надежны – и мальчик постепенно успокоился.

Бунт закончился не начавшись.

Но после этого дня Наследник всегда выделял Саперов Гвардейского батальона. Чаще других надевал мундир с его цветами. Чаще заезжал в Красное село, где летом квартировали саперы. Повзрослев, он как-то попытался найти того самого фельдфебеля – но так и не смог отличить его от других нижних чинов. И под Плевной, в своей палатке, Александр всегда укрывался не одеялом, а простой солдатской шинелью, подаренной ему умирающим сапером в первое же посещение государем санитарного городка.

И вот нынче он узнал, что среди его любимых саперов есть, оказывается, и уголовные преступники! Не сегодня узнал, конечно, а неделю назад, когда Зуров и Маков доложили ему о том, кем оказался наделавший в Петербурге много шуму двойной убийца из Гродненского переулка. Поначалу Александр был оскорблен в лучших своих чувствах, возмущен. Он не верил тому, что убийцей оказался офицер Саперного батальона, к тому же герой Туркестанских походов и последней Восточной войны. Он требовал тщательнейшего расследования.

Получив от министра внутренних дел исчерпывающие доказательства вины прапорщика Карла фон Ландсберга, император сделал единственное, что могло хоть как-то пощадить честь лейб-гвардии Саперного батальона. По совету дяди, Великого князя Николая Николаевича, он задним числом подписал высочайший Указ об отставке молодого офицера. Теперь судить будут, по крайней мере, не батальон, а отставника…