Легионы просят огня (СИ)

Замотанное в саван тело белеет, плывет в утренней полутьме атриума. Я не хочу его видеть, но я должен… В атриуме слышен гул голосов — это собираются клиенты и друзья дома. Рабы выносят каждому воду и вино. Посетители по очереди подходят и заглядывают в мертвое лицо того, кто был моим братом, что-то говорят. Прощаются.

Сейчас мне придется с каждым поздороваться, каждого поблагодарить за то, что пришел. За то, что выносит этот жуткий аромат разлагающихся роз.

Один из гостей подходит ко мне.

— Сенатор, — начинает он.

Высокого роста, крепкий. Небритый подбородок, обтрепанная, застиранная одежда.

Легионер из бывших. Я киваю. Тарквиний, мой старый раб и воспитатель, кряхтя и ворча, проводит его за толстую красную занавесь — в мой кабинет, таблиний.

У стены — отделанный бронзой ящик для деловых бумаг. И для денег. Сквозь квадратное окно, ведущее в перистиль, падает неяркий свет. В кабинете царит красноватая полутьма. Уютно.

Тарквиний выходит, шаркая. Мы остаемся наедине.

Я поворачиваюсь к бывшему легионеру.

— Кто вы?

— Тулий Сцева, — говорит он. Кулак ударяет в грудь и взлетает вверх и вправо. Салют легионера.

— Вольно, — говорю я. — Что привело вас сюда, гражданин?

Он моргает, опускает руку. Да, теперь он уже не воин, он гражданский. Надо бы побыстрее разобраться с ним, у меня еще куча дел. Похороны — это еще та проблема.

— Я служил с вашим братом в Паннонии, — он поднимает голову. — Пятый Македонский, первая центурия… я был оптионом.

— Спасибо, что пришли отдать дань уважения моему брату… — начинаю я.

— Сенатор, — говорит он. — Я не за этим пришел… вернее, за этим, конечно. Но не только.

Молчание.

— У меня семья, — говорит солдат.

— Очень рад, но…

— Сын, ему девять. Две дочери, двенадцать и четырнадцать. Их нужно кормить. Им нужно приданое.

Логично, ничего не скажешь. Аристотель бы не сказал лучше… о, Дит подземный! Вот он о чем.

— Ваш брат был хорошим командиром, — продолжает легионер. — Солдаты его любили. Он достоин того, чтобы ему… чтобы его память почтили — по — настоящему. Понимаете, сенатор? По — настоящему.

Снова молчание. Я смотрю на бывшего легионера, стоящего посреди таблиния. Намек ясен, куда яснее.

Ветеран заканчивает жизнь самоубийством на погребальном костре, не в силах пережить разлуку с любимым военачальником. Что ж… так делали легионеры Цезаря, так делали даже солдаты Мамурры… И если в искренность солдат Цезаря я верю, то жертвы за Сапера вызывают определенное сомнение.

Интересно, сколько наследникам последнего пришлось заплатить вдовам самоубийц?