Легитимность и легальность верховной власти

Формируется совершенно пустое понятие легальности, которое нейтрально по отношению к любому материальному наполнению. «Возможность несправедливости упраздняется с помощью простого формального трюка: несправедливость больше не называется несправедливостью, легальная власть уже «в силу такого понятия» не может совершить никакой несправедливости. Притязание на легальность превращает всякое противостояние и сопротивление в несправедливость и противоправность, в «нелегальность»75.

Какая легитимность может родиться из этой правовой конструкции? Очевидно, никакая, все вбирает в себя, как «черная дыра», пустая форма, поглощающая нравственную материю окружающего мира. Но именно в этом свойстве сторонники легальности видят преимущества плода своего творчества. «Борись за свое понимание справедливости, бейся за свою законность и легитимность!» – вот лозунг, который развевается над их головами, как знамя. Не говоря уже о том, что гимн личной нравственности становится похоронной песней любой идеи общественной солидарности – ведь каждый борется в данном случае за себя, – его доминирование в общественном сознании означает категорический отказ от любого абсолютного авторитета извне. Но «если Бога – нет, то все можно»; общество разрушается в безнадежных поисках «усредненной» и устраивавшей всех нравственности, и остановить этот процесс распада способна только тирания верховной власти, поставившая на место Бога саму себя76.

Напротив, защита от «притязаний на единодержавие» заключается в осознании единственной и самой главной задачи человека – служения правде, что возможно лишь при осознании святости и абсолютности тех нравственных начал, которые даны нам Богом. Только они способны изменить стремление к самодовлеющей, собственной власти со стороны отдельного человека к солидарному союзу всех людей77.

От этих проблем несвободна не только обезбоженная легальность, но и легитимность, если и ее основания лежат в той же плоскости. Ведь нравственные категории, формирующие общественное правосознание, и которыми руководствуются при решении вопроса о легитимности верховной власти, могут содержательно варьироваться от самых высоких по своему духу до самых низких по степени цинизма. Едва ли здоровое нравственное правосознание примет «легитимность» власти предводителя разбойничьей шайки, которая признана «законной» членами преступного сообщества. Но, ведь, существует и такая легитимность.

Представляя собой игру стихий, впадая в крайний правовой нигилизм, она не просто не склонна отождествлять себя с законом, но и категорически отвергает его, как чуждый ей даже в тех случаях, когда он необходим, чтобы придать нравственным чувствам необходимую форму. И таких примеров в истории найдется немало.

Так, мотивы свержения царя Василия Шуйского в 1610 г., имевшего не только легальные основания для своего правления (последний прямой потомок рода Рюриковичей на Российском престоле), но и легитимно поставленного на царство в 1606 г., а после этого – избрания новым государем Владислава Ваза (1610-1612), едва ли можно отнести к высоким нравственным достижениям. Не конкретные упреки в адрес Шуйского, которые не носили, однако, экстраординарный характер, а бунтарский дух, антигосударственный по своей сути, двигал массой, свергнувшей его с престола.

Не более привлекательны в этом отношении Февральский и Октябрьский перевороты 1917 г. Разумеется, ни о какой легальности Временного правительства или власти самопровозглашенных Советов депутатов речи быть не может. Хотя бы по той причине, что никакого закона, установившего их компетенцию и порядок формирования, просто не существовало. А легитимность их власти основывалась как на все той же пресловутой «воле народа», так и на мало привлекательной с точки зрения христианской нравственности убежденности в необходимости «сломать все до основания» и «построить новый мир», где бывший никем станет всем. Тем не менее в массе своей общество приняло обе власти, и те правили Россией, хотя, как известно, в течение далеко не равных по времени периодов и с несходными последствиями.

Таким образом, подытожим, легитимность представляет собой особый феномен, имеющий религиозно-нравственную природу, но в обязательном правовом оформлении. В свою очередь, формальная легальность, как самодостаточная категория, обесценивает нравственно-религиозную основу легитимности. Поскольку понятие «власть» имеет двоякую природу – как полномочие на властвование и как силу, санкционированную правовыми нормами78, то легальность сама по себе не в состоянии обеспечить легитимность носителя верховной власти, если он дискредитировал себя в сознании народа. Напротив, чем более в общественном сознании первенствует легитимность, основанная на вере в Божью волю, тем крепче легальность власти, поскольку закон впитывает в себя дух абсолютной нравственности, соединяющий публичную власть и народ в одно органическое целое – государство.