Легкая голова

— Виктором, можно просто Витя, — охотно отозвался социальный прогнозист. — А девушку мою зовут Катя. Вот так, тапочки не теряем. Укладываемся, укладываемся, осторожно… Теперь тапочки давайте. Подушку поправим… Удобно? А где наш пистолет? Вот он, пистолет, на пол свалился. Мы его под бочок…

Этот Витя оказался и правда очень старательный. Он бегал за продуктами, притаскивал в двух руках битком набитые пакеты, из которых всегда капало молоко. Он перемывал, пуская из крана почти кипяток, горы посуды, остающиеся от других дежурств, и, после того как Максим Т. Ермаков попенял за убитую тефлоновую сковородку, отчистил ее до исцарапанного голого металла и до звонкости бубна. Он не ленился готовить каши и супы, имевшие едва уловимый технический привкус, и продолжал, несмотря на протесты, потчевать Максима Т. Ермакова с ложки, так что Объект Альфа даже привык, в конце концов, к кормящей руке в железных часах, тикавших, ширкавших и стучавших, будто миниатюрная слесарная мастерская.

— Я левша, — всякий раз считал нужным пояснить старательный Витя, попадая ложкой в щеку больному.

Девушка Катя оказалась, без вуали бреда, щекастенькой особой с румянцем цвета редиса, с бледными, тонкими, почти прозрачными волосами, собранными в хвостик. Она орала на своего старательного Витю противным квакающим голоском и капризно ковырялась в приготовленном им обеде, но Витя от этого становился только счастливее. «Ну, ты и чмо», — мысленно говорил Максим Т. Ермаков социальному прогнозисту, наблюдая, как тот выкладывает на тарелку девушке Кате румяные, кружевные по краям оладушки, а та морщится.

Вдвоем они, после долгих требований и легкого шантажа, помогли Максиму Т. Ермакову спуститься к шутовской квартире. Памятная дверь, еле державшаяся на петлях и на кривоватом зубе единственного замка, была приклеена к косяку несколькими бумажками с одинаковыми, проевшими листки сизыми печатями. Максим Т. Ермаков потыкал в звонок, оказавшийся обесточенной пустышкой. Старательный Витя мокро дышал ему в затылок, из-за чего в голове Объекта Альфа расходилась радужная рябь, а в это время девушка Катя, поставив полную ножку в острой туфле на лестничную ступеньку, говорила по своему хорошенькому, обвешанному стразами мобильнику:

— Да, пиджачок стильный, укороченной формы… Цена унижена вдвое. Пятна-адцать. Что пятнадцать? Тысяч рублей, конечно! Не подошел, вот и продаю. Привезен из Италии месяц назад. Часики? Оригинал, конечно! Оригинальная копия шанели. Девушка, вы мое объявление по слогам читали или что? Вы ва-абще читать умеете? А не умеете, так и нечего зва-анить!

Максим Т. Ермаков представил, как он сейчас, будто в американском кино, с разворота высаживает ногой хлипкую дверь, которая плоско, вздымая прах, падает внутрь. А внутри, например, живой и здоровый Шутов с густым пузыристым бульканьем и шевелением бороды полощет рот водкой. Или — болтается на видном месте записка от псевдоинтеллигента, который обещал помочь и прислал мобильный телефон. Но вместо удара ногой, которая не поднималась и мелко дрожала в коленке, Максим Т. Ермаков шлепнулся на дверь всем ослабевшим телом, будто кусок мяса на разделочную доску. Отшатнулся и шлепнулся опять. От второго удара сухие бумажки с печатями резко полопались, между дверью и косяком образовалась кривая щель, и из нее потянуло каким-то сволочным запашком — едкой химической обработкой пополам с цветочным ароматизатором.

— Что вы делаете! — перепуганный Витя вцепился Максиму Т. Ермакову в отшибленное плечо. — Туда нельзя! И напрягаться вам нельзя! Что я начальству скажу?

— А сапожки узкие по ширине, — продолжала говорить по мобильнику девушка Катя, в то время как Максим Т. Ермаков задыхался от парфюмированного дуста, вытекавшего из темной щели. — Барбири, слыхали про такую фирму? Очень дорогая фирма. Нет, меньше чем за тридцать не отдам…