Легкая голова

В детстве все подлинно. «Наш магазин», куда Максим Т. Ермаков заходил вместе с матерью по дороге из детского сада, был главным магазином всех бескрайних окрестностей. Там висели красочные, похожие на географические карты, схемы разделки желто-красной коровьей туши; там всегда было темно от людей, и люди набивались в магазин не абы как, а всегда составляли две, уложенные одной улиткой, толстые очереди; там продавщица в марлевом колпаке помещала товар на весы и замирала, едва отняв руку, зачарованная тайной равновесия, творимого замирающей стрелкой. Недалеко от магазина был «Кремль»: длинная стена красного кирпича, из-под которой лезли, с какой-то наглой и радостной силой, сочные лопухи. Максим Т. Ермаков был уверен, что если обойти всю стену кругом, обязательно увидишь ту башню с золотыми курантами и новогодней елочной звездой, которую иногда показывают по телевизору. Старый дуб с корой каменного цвета, что рос позади детсада и корнями взламывал асфальт, был такой единственный в мире: казалось, под землей он гораздо больше, чем наверху. Таинственными были проходные старые дворы, которыми мать срезала путь до дома; с улицы составлявшие их штукатурные желтые строения выглядели обыкновенными, а во дворе они же покрывались узором трещин и волдырей, налезали друг на друга под странными углами, являли в неожиданных местах необитаемые тусклые оконца и похожие на ржавых драконов водосточные трубы. Листва в таких дворах всегда была сырой, как масляная краска, зимой на жестяных карнизах тут и там намерзали сосули, иные толщиной с березу. Наступала весна, сугробы оседали и становились черными и волнистыми, похожими на раковины-мидии; гортанно бормотали ручьи, разрезая лед и землю до белесого песка; летом от ручьев надолго оставались на земле тусклые шрамы. Протекавшая через город капризная речка как раз недалеко от дома делала петлю, ее немножко можно было видеть из окна, как она блестела и вспыхивала нежными звездами среди более материального и грубого блеска листвы. Речка была красивая, бисерная, но от нее плохо пахло. Говорили, что дно у нее нехорошее, гнилое, поэтому в ней не купались и не ловили рыбу; своих окровавленных пухлых карасей отец привозил «с озера», где Максим Т. Ермаков так ни разу и не побывал. Зато он часто, без разрешения родителей, бегал на речку в компании то дружественных, то враждебных соседских шакалят. Там пацаны носились по торчавшим из воды бетонным блокам, обросшим склизкими ярко-зелеными водорослями. Там ловили черных, как пиявки, неведомых рыбешек, заводя в воду старую рубашку и вздымая, вместе с грязью и уловом, тяжелый, пенящийся сквозь ткань водяной пузырь. Там все-таки плескались в самую жару, вылезая на берег с илом в трусах и железистым привкусом в разбухшей носоглотке, какой бывает, если получишь прямое попадание в сопатку кулаком. Там, на захламленном берегу, Максим Т. Ермаков, державшийся от самых подвижных затей немного в стороне, нашел однажды золотую женскую сережку размером с рыболовный крючок. Там же его отпиздили ни за что ни про что незнакомые уроды, толстолобые и с обритыми бошками, похожими на грубо очищенные картофелины; интересно, что по голове было не больно, только внутри головы становилось все туже, и казалось, будто оттуда вот-вот пойдет, сметая уродов и все остальное, взрывная жаркая волна.

Так, из убожества и мусора, строился в детстве мир, готовый распространить свою подлинность за леса и горы, на целую страну. Оказалось, однако, что ты сам и твое говно никому не нужны. Прежде чем вступать в отношения с Москвой, молодой человек вроде Максима Т. Ермакова осознает себя и свое место через отношения с центром собственного городка. Там тоже была маленькая столица, чистенькая, стриженая-мытая и, по местным понятиям, очень дорогая. Ходили подростками гулять по улице Ленина, сиживали, развалясь, за белыми жестяными столиками перед модным пивняком «Баварский двор», наблюдая вприщур, как одна девица, толстая, с толстой косой, выметает домашним веником из газона цепкие бумажки, а две другие, в дорогом прикиде и с дешевыми местными личиками, томно усаживаются в пожилой Volkswagen Golf. Улица Ленина, Заводская площадь — это и был настоящий город-городок, все остальное тонуло в пыли и безвестности. Все центровые девицы, несшие свое самомнение на высоченных, как колья, каблуках, обращали ноль внимания на прыщавую гопоту, подвалившую «в город» дернуть пивка на своих беспородных умурзанных байках. Продвинутая тусовка, что клубилась по вечерам у подножия маленького черненького Чехова, читавшего неизвестно чью черненькую книжку, оттирала «быдляк» в жесткие кусты.