Легкая голова

Свадьба получилась небольшая и скрытная. В свидетели были приглашены риелтор Гоша-Чердак и его бойкая подруга, с раскосыми зелеными глазенками и прической в виде лисьей шапки, — а больше никого не нашлось. Максим Т. Ермаков нанял лимузин, обтекаемый, белый, со многими окошками-иллюминаторами, похожий на небольшой самолет без крыльев; впритык к лимузину до самого ЗАГСа тащилась, громыхая, чумазая фура с рукастым социальным прогнозистом за баранкой, неизвестно чем нагруженная. Люся, в целой груде шелка и кружев, в смешной фате с блестками, была очень хорошенькая, растерянная и смущенная; другие невесты по сравнению с ней казались Максиму Т. Ермакову снежными бабами. Социальные прогнозисты, принаряженные, как женихи, контролировали периметр вестибюля, где ожидали своей судьбы окруженные родственниками черно-белые пары. Наконец, и для Максима Т. Ермакова с Маленькой Люсей грянул из распахнувшихся лакированных дверей марш Мендельсона. Дама-регистраторша, туго затянутая в белый костюм и словно поставленная показать, какими станут все невесты лет через тридцать, была голосиста и торжественна; обручальные кольца от Tiffany дребезжали на блюдечке, на котором их подали, и Люсин безымянный, когда Максим Т. Ермаков окружал и обнимал его золотым ободком, был прозрачен, как пробирка с кровью. И что самое интересное — деда Валера тоже явился на свадьбу. Он тихонько возник, проступил, будто темная влага на ткани, на полосе неяркого солнечного света из окна, и украдкой встал за спинами свидетелей. На этот раз он был одет в свой лучший за жизнь полосатый костюм и держал перед собой длинный, сорный букет полевых колокольчиков, неизвестно откуда взявшийся в преддверии зимы. После, в ресторане, эти дедовы цветы, обмякшие и смокшие, стремительно увядающие в жестком воздухе реальности, обнаружились в охапке букетов, которые Люся сложила на подоконнике — но она решительно не помнила, кто их подарил.

В офисе долго не знали о скромном торжестве. Люся стеснялась объявлять, и Максим Т. Ермаков ее понимал, потому что сотрудники, как он догадывался, совсем недавно собирали Артему на похоронный венок. Люся даже не хотела подъезжать к офису с мужем на машине, утром бежала в метро, и Максим Т. Ермаков, чтобы это прекратить, тоже стал спускаться с ней в подземку. В метро он не был несколько месяцев, и внутри ему очень не понравилось. Все до странности потускнело. Тонны тяжелого сырого воздуха, прошедшего через тысячи легких, казалось, содержали темные частицы человеческих душ, и ощущение, будто подземку натягивает, как перчатку, многопалая бесплотная рука, сделалось сильней.

Несколько раз в метро помаячил дед. Обычно, когда вагон с Люсей и Максимом Т. Ермаковым трогался, деда Валера стоял на платформе, его могильные лохмотья рвались от поднятого поездом воющего вихря, и, как бы скоро его ни проносило мимо окна, Максим Т. Ермаков успевал разглядеть, что серая кожаная маска на черепе покойника выражает тревогу и грусть. Однажды деда Валера тоже, будто костяной кузнечик, запрыгнул в вагон и стал протискиваться, складываясь на манер парусинового стула, между стесненными пассажирами. Он явно стремился привлечь внимание Максима Т. Ермакова и палкой показывал ему на женские черные сумки, мешковатые, с большими поцарапанными пряжками — но, поскольку такие были в вагоне у каждой второй, Максим Т. Ермаков не понял, что именно дед пытался ему сообщить. Не на шутку напуганный, он уговорил Маленькую Люсю не спускаться больше в подземку. В «Тойоте» было совсем другое дело. Выезжали, конечно, на час раньше, сонные, накачанные кофеином, — но в машине было тепло, тихо бормотало радио, и струи зимнего дождя на стеклах, подсвеченные уличным электричеством, были символом счастья, будто елочная мишура.