Легкая рука

— Что, интересно, обо всем этом сказала бы Нонна? — спросил Алексей, посмотрел на мое сердитое лицо, махнул рукой и пошел в машину за спальным мешком. И вот теперь спит…

Мне не хочется и смотреть на письмо неведомой Оле (а может быть, не письмо даже, а черновик радиосообщения — или хроносообщения, кто же их, родненьких, знает), но я снова беру его в руки, верчу, разглядываю, и вдруг запись на моих глазах мгновенно исчезает, вместо нее появляется другая. Так. Это я нажал на левый нижний угол… Попробую-ка еще… Ну да, поочередно открываются новые тексты, а то и чистые страницы. Лист — многослойный! Человек из будущего потерял не письмо и не черновик радиосообщения, а обыкновенную записную книжку. Едва успевая проглядывать тексты, заставляю странички сменяться перед моими глазами.

Вот, кажется, последняя. Потому что там написано: нашедшего прошу вернуть Поповой Нонне Игоревне, по адресу…

А адрес-то — Алексея! И, кстати, сам он Алексей Игоревич. Подсчитаем. Похоже, сына он назвал — нет, назовет! — в честь собственного отца. А внучка получит имя бабки. Все сходится! Ведь ни на ком, кроме Нонны, этот упрямец не женится.

Значит, не этим он заплатит. А может быть, ему вообще удастся уйти от расплаты? У всякого правила есть исключения. А кто я такой, чтобы идти против судьбы и археологии, которые вместе балуют моего друга? А от друга не может быть тайн — утром я расскажу Алексею о своих ночных открытиях. Ему-таки повезет! Но главное он уже знает: будущее существует. И всем нам везет, раз у мира, у всего мира есть будущее.

Живое

Все началось в тот день. Или кончилось. Скорее, кончилось.

Дождь был мелким, но упорным. Ветер теплым, но резким. Виктор чиркнул спичкой о коробок и поднес ее к сигарете, даже не подумав хотя бы заслонить рукой слабый огонек. И все-таки спичка потухла только после того, как кончик сигареты раскраснелся на ветру, осветив хмурое, твердое, скуластое лицо с крупным носом и ртом. Потом он положил спичку на ноготь большого пальца, щелкнул по ней ногтем указательного — спичка точно влетела в отверстие урны, притулившейся у стены метрах в пяти.

Я привычно проследила ее полет.

Мы шли рядом, наверное, уже в сотый раз, но я так и не могла привыкнуть к его уверенной власти над вещами. Или к тому, как ему подчинялись вещи. Вот и сейчас фонарь, к которому мы подошли, осветил берет с лихо торчащим хвостиком посередине, плащ, остававшийся глаженым и даже почти сухим, несмотря на дождь, брюки и ботинки, на которых не было следов мокрой глины, по которой мы шли, глины, почти целиком покрывшей мои туфли и наверняка лежавшей размытыми пятнами на чулках.

— Ты не должна ехать, — сказал он. — Не имеешь права.

— Но мне же нужно.

— Тебе нужно быть здесь, со мной.

— Это всего две недели, милый.

— Мне будет трудно. Вернее, не будет. Потому что ты не уедешь.

Как мне нравилась в нем эта категоричность. Когда-то. Человек, который всегда знает, чего он хочет! Редкость.

Борис так не мог. Когда Виктор в ресторане разбил нашу пару во время старомодного танца, Борис до того растерялся, что так и застыл посередине зала — огромный, сильный, беспомощный. Я тогда попыталась вырвался, но руки Виктора были такими же твердыми, как его лицо. Мне стало смешно. Борис, кроме всего прочего, был мастером по классической борьбе, и этот незнакомый худой парень не выстоял бы, кажется, против него и минуты. Быть причиной драки мне совсем не улыбалось! И я стала лихорадочно прикидывать, как успокоить Бориса. Такие, как он, еще в детстве привыкают к общему уважению, и тем легче они теряются, встречаясь с дерзостью, и тем сильнее они вспыхивают в ответ на несправедливость.

Я нагнула голову и, глядя на длинные коричневые паркетинки пола, сказала своему незваному партнеру, что устала. Надеялась, что он отпустит меня, и я успею перехватить надвигающегося Бориса, которому предстояло обойти несколько уже разделившихся пар.

Партнер остановился, но мои талию и руку не отпустил.

— Видите у стены кресло? Я занял его — для вас.

Огромная лапа Бориса, которая умела быть такой ласковой, резко ухватила наглеца за плечо, оторвала от меня, развернула.

— Борис, не на… — крикнула я и не успела договорить. Виктор (тогда я, правда, еще не знала, как его зовут) чуть приподнял правую ногу и резко топнул. И Борис вдруг рухнул наземь, потерянно взмахнув могучими руками.

Виктор нагнулся к нему и рывком поднял на ноги.

— Не надо со мной ссориться, — сказал он миролюбиво, — а то под тобой пол провалится.

И верно, у моих туфель валялась дощечка паркета, выбитая каблуком Виктора из-под ноги Бориса.

Борис растерялся второй раз. А его обидчик взял нас обоих под руки, вывел из ресторанного зала на лестничную площадку, вынул из кармана брюк (с такими стрелками, какие я видела только на манекенах) коробку сигарет. Щелкнул по ней пальцем — и точно три сигареты выскочили из пачки ровно на половину своей длины.

— Меня зовут Виктор.

— Я не курю, — сказала я.

Он щелкнул пачку сбоку, и из трех сигарет одна вернулась на прежнее место… Две другие не шелохнулись.

Борис неслушающимися пальцами взял сигарету.