Легкие шаги безумия

— Должна вам заметить, — продолжала Лена, когда дверь за Вадиком закрылась, — что на самом деле проверить эту информацию совсем несложно, для этого даже делать ничего не надо, просто чуть-чуть подумать. — Лена отхлебнула кофе и стала аккуратно намазывать масло на поджаренный ломтик белого хлеба. — Настоящий агент ЦРУ был бы значительно моложе. Он бы отлично говорил по-русски, в совершенстве владел блатной «феней» и приемами всех видов рукопашного боя. Он бы стал работать тихо и незаметно. И о его приезде никакая Регина Валентиновна вам бы не сообщала. Если бы дело хоть каким-то боком касалось ЦРУ и ФСБ, она вообще вряд ли бы стала что-либо вам сообщать. Вы ведь ей не муж, не брат, верно? С чего это вдруг ей так серьезно рисковать, влезая в чужие игры? Ради вашей старой дружбы? Но вся штука в том, что дело касается ее лично. Ну и еще ее мужа, Вениамина Борисовича Волкова. А ЦРУ, ФБР, ФСБ и так далее здесь совершенно ни при чем.

Лена доела гренку с маслом, допила кофе, закурила и рассказала блатному авторитету все, начиная с событий четырнадцатилетней давности, кончая своим позавчерашним разговором с матерью Регины Градской. Она осторожно обходила подробности, касавшиеся ее лично, просто излагала известные ей факты. Кудряш слушал молча и очень напряженно. Когда она закончила, в гостиной воцарилась густая, почти взрывоопасная тишина. Он молчал целую вечность и наконец произнес:

— То, что ты рассказала, очень серьезно. Я должен это проверить.

— Да, — кивнула Лена, — я понимаю.

— Тебе придется пока остаться здесь.

— А моя дочь? — спросила Лена, вспомнив глухонемую, — Вы больше не будете снимать ее на видеокамеру?

— Твою дочь мы оставим в покое. — Он расслабленно откинулся в кресле и добавил:

— Пока оставим в покое. А там видно будет. Кстати, когда возвращается твой муж?

— Завтра вечером, — не моргнув глазом, сообщила Лена. — Владимир Михайлович, у меня к вам личная просьба.

— Валяй, — кивнул он.

— Горячий душ, чистое постельное белье, домашние тапочки и зеркало, — перечислила Лена, — да, еще одеяло с подушкой.

— Ладно, — кивнул он, — это не проблема.

* * *

— Ну вот, Нинок, теперь мы с нее пылинки сдувать должны, она для нас — что-то вроде золотого ключика. Помнишь сказку про Буратино?

Сильные теплые руки плавными движениями растирали волосатую спину Кудряша. Под седым пухом просвечивал красивый, наколотый разноцветной тушью собор с тремя куполами.

— Знаешь, киска, что я понял, когда она мне все рассказала? Не знаешь, даже не догадываешься! — Он с кряхтением перевернулся на спину, поймал Нинины руки и, стиснув крепкие запястья, притянул девушку к себе.

Ее ласковое лицо оказалось совсем близко. Светло-русые прямые волосы щекотно коснулись его плеча.

— Старею я, вот что, — выдохнул он в ее мягкие, немые губы, — поцелуй меня.

Она смотрела на него и не шевелилась.

— Ну, киска, давай, начни сама, притворись хоть разок. Тошно мне сейчас…

Она выскользнула из его рук и стала спокойно расстегивать пуговицы длинной шелковой блузки.

— А потому мне тошно, Нинок, что лет десять назад я бы своими руками, по честному воровскому закону, прикончил бы гада, — продолжал он, наблюдая, как падают на ворсистый ковер блузка, узенькая джинсовая юбка, прозрачно-телесный комочек колготок, — таким, как он, нет места на земле, а в зоне — тем более. Шесть девок! В зоне и одной не прощают, опускают сразу.

Нине было зябко стоять голышом. А он все говорил.

— Знаешь, сколько стоит их концерн? — Он даже зажмурился. — Все будет мое! Все, до последней копейки. Они отдадут, не рыпнутся. Как узнают, кто у меня здесь под замком сидит, так сразу и отдадут. Они ведь не суда боятся, не прокуратуры. Они боятся позора, который хуже смерти. И вот их позор, живой и невредимый, у меня сидит, одеяло с подушкой просит. Беречь я ее буду, голубу, как зеницу ока. Без нее долго объяснять им придется. А ее как покажешь — сразу поймут. Эта Полянская как будто на меня специально поработала. А Регина мне ее на блюдечке преподнесла, как ключ от квартиры, где деньги лежат.

Нина стала потихоньку одеваться, но Кудряш даже не заметил этого, так увлекся своим монологом.

— Регинкина беда в том, что она думает, будто нет никого на свете умней и хитрей, будто любого она может переиграть, даже меня. Ан нет, хрен тебе! — В воздухе затрясся увесистый волосатый кукиш. — Она и правда многих переигрывала. Но меня — ХРЕН!

Кукиш шарахнул по твердому краю кушетки и затих. Толстопалая рука разжалась и безвольно упала.

— Но старею. Бабок — завались, но нет азарта, огня нет, только угли шипят. В прежние времена я бы Регинку с ее комсомольским ублюдком по стенке размазал. И было бы для меня это слаще, чем все их несметные капиталы. Плевал бы я на капиталы. Честному вору честь дороже всего. Но я уже не тот. Старею. И времена не те… Не мои уже времена. Чужие. А ты чего это, Нинок, опять оделась? — спохватился он. — Замерзла, киска моя? Ну, иди, лапушка, пожалей меня. А я уж тебя согрею…

Глава 37