Легкий завтрак в тени некрополя

Я сравнивал подружку Ацерронию с податливым романом – этакое физиологическое упражнение со словом, где «под каждым ей кустом был готов и стол, и дом». Я раскладывал Ацерронию – как придется, не торопясь, где попало – и проникал в нее извращенным способом, как это не предписано для зачатия. Но почему же именно таким образом я получаю больше удовольствия? Разница между античной и христианской литературой очевидна. Небольшое расстояние между анусом и влагалищем. Все литературные формы – повесть, роман, эпиграмма – разработаны еще в Древнем Риме. Христианские писатели открыли для себя Вдохновение. И теперь, будте добры, душевно отдайтесь в античной позе – вот и все, что требуется от женского пола. А также от литературы. Мать Агриппина и подружка Ацеррония – соедините их для меня воедино, и только тогда я успокоюсь и перестану безумствовать. Только тогда я не буду иметь Ацерронию в непотребные места на глазах у Агриппины и больше не буду шляться по литературным борделям. Где, отталкиваясь от цитат из античных книжек, можно заниматься плагиатом, как непотребством. Получать гонорар и литературную гонорею одновременно… Все эти сравнения придавали моему поступку особый смысл. Впрочем, я несколько увлекся, хотя и многое себе объяснил…

Родственники Ацерронии приходили высказать мне свое соболезнование. Они выстроились вкруговую, и была среди них зеленоглазая литературная мартышка, которая постаралась в неумелых, но искренних стихах выразить всеобщее горе по поводу кончины подружек – Агриппины и Ацерронии. Мне захотелось трахнуть эту мартышку так же нахально, кверху ногами на столе, как я проделывал это с Ацерронией. То-то удивились бы ее родственники. Но я только выразил ответное соболезнование, и мы разошлись мирно, как расходятся по рукам из магазина книги разных по мастерству авторов…

Время от времени ко мне в домик забегали белокурые германки со всякой снедью. Среди окрестных жителей считалось, что я страдаю в одиночестве и тоске по матери Агриппине. Германки меня подкармливали, а я их подпаивал. Германки, вероятно, думали, что меня надо приободрить душевно, а я желал сатисфакции физиологической. Ничто меня так не возбуждает, как совершённое преступление, замешанное на инцесте с литературой. Конечно же, я оговорился – на инцесте с матерью, хотел сказать я. Ведь только мать – основа ассоциативного мышления, а не телевизор и Ацеррония. Последней требовалась замена, и я поглядывал на забегающих германок более чем откровенно. Но, к моему сожалению, германки были тупыми коровами и мыслили стереотипно: у юноши горе, ему не до физических упражнений. Никто не подозревал о моем преступлении и также о моих мыслях. Германки кормили меня супом, я доставал из погреба вино и требовал, чтобы германки разделили со мною трапезу. Честно говоря, я боялся отравления. «Кто их ведает, холодных германок, – подумывал я, помешивая ложкой в супе, – возьмут и отравят чем-нибудь». Каждый раз с надеждой в голосе я намекал германкам, что душновато нынче в моем домике, но они только закутывались поплотнее, и даже ляжки их не обнажались, когда германки присаживались на диван. Прав был Набоков, когда развлекался с юной Лолиткой. Великовозрастные германки не возбуждались от случайного прикосновения и не будили во мне воображение, потому что были чинны и благородны, как правильная литературная речь. Они развились, закостенели и не хотели трахаться со мною на гробе матери. Им это в голову не приходило…

Я старательно не замечал действительности, разгуливая по саду, и на всяческие цветочки и окружающую природу меня тянуло лишь пописать, а не отразить ее письменно. Почему вид кустика или заходящего солнца в литературе должен олицетворять мое настроение? Настроение у меня самое подходящее, чтобы кого-нибудь трахнуть… Бабахнуть, бубухнуть – считается, что подобные слова шокируют читателя больше, чем слово «обладать». Но это смотря как обладать и как трахнуть. Все зависит от техники исполнения, и разные слова тут ни при чем… Я открывал античную литературу, чтобы увидеть разницу в словах и получить известие из Рима…

«После убийства матери, наполовину безумный, он строит планы извести весь сенат ядом на пирах, столицу поджечь, а на улицы выпустить диких зверей, чтобы труднее было спастись…»[20]