Легко

Агата: Да нет, со мной все в порядке, лишь бы не потеряться.

Шулич: А ты разве не знаешь здесь всего?

Маринко уже как минимум два года в тюрьме! Маринко уже как минимум два года шагу из тюрьмы не сделал!

Агата: Я знаю, конечно, знаю, но сейчас — ночь.

Шулич: А я думал, что ты как раз ночная птица и есть.

Агата: Что вы, господин полицейский. Не по лесам, я же не сова.

Ага, сейчас уже господин полицейский. Конечно, не сова, с такой кожей, которую я за версту чую даже сейчас. Существо разумное, homo sapiens, определенно, только без разума. В этом-то я разбираюсь. Ты это хорошо понимаешь, господин Шулич, где был тогда господин Маринко, когда был сделан присутствующий здесь маленький Тоне, персона, будущий мыслящий субъект, один из нас, если уж ты задаешь эти свои бесстыдные вопросы. Я тут бегаю кругами, задыхаюсь, не имея времени поразмыслить, сосредоточиться.

Нет, не знаю я, что тогда сказали полицейские, в тот самый вечер.

Да пошли они все куда подальше…

Сейчас я бы больше всего хотел быть там, рядом с музыкой, и танцевать. Только этот диджей меня, как будто, не берет в расчет, он издевается надо мной.

Потом мы вдруг оказались в сплошной темноте, сосновая роща. Тень. Опа! Как-то все вдруг по-другому. Полная темнота под соснами. Свет можно увидеть только далеко, далеко впереди, там, где снова только голые буки. То, где нам приходится идти, я лучше оставлю без комментария. Не знаю, наверняка можно было бы и обойти, но тогда бы мы могли потеряться; пока мы шли только вперед, параллельно с дорогой, никакого оврага, поворота, было понятно, как возвращаться. Поэтому лучше продолжить путь в том же направлении, с соснами или без сосен, переживем. Глаза по-любому привыкнут. А главное, тут нет шелеста и мягко, потому что мох. Мягко, как будто идешь по ковролину, и музыку лучше слышно.

Музыка стала отчетливее, но не громче. Как будто мы приблизились к источнику, только этот источник стал тише. Черт его разберет. Музыка кажется домашней, в стиле музыкального ассортимента Радио Словении, даже поскучнее. Не для вечеринки, а так, приятное сопровождение, мелодии по пожеланию слушателей. Впрочем, не важно, какая музыка. Важно, откуда она. Похоже, оттуда, из-за этих сосен.

Агату я поймал в последний момент. Я шел медленно и вдруг остановился, а она шла за мной по пятам, еще чуть-чуть — и упала бы. Вот это шок.

В этот момент под нами открылась бездна — я вытянул ногу и скорее почувствовал ее, чем увидел, как будто разверзлась земля. Черт! Я аж замер; взмахнул рукой и в последний момент удержал Агату с младенцем, она замерла как вкопанная.

Мне плохо от одной только мысли. Это ее молодое тело, которое я чувствую под рукой, теплое, влажное, как и мое, даже если она настолько другая, вульгарная и распутная, могло бы пропасть в этой яме! Полетела бы вниз, как с самолета! Разбилась бы об скалы. Там, внизу, двадцать метров вниз. Тело, такое же, как у меня, хоть и немного другое, потеряло бы опору под ногами и разбилось — отвалился бы какой-нибудь зуб, там внизу, после долгого падения. И упало бы так гротескно перекрученное тело — руки с одной стороны, голова с другой. Одна мысль об этом приносит физическую боль. Как это вообще возможно, нельзя, Агата, дышать! Дышать, теплым дыханием! Смерть — это действительно слишком.

Какая лукавая бездна, с одной стороны — темнота, непроходимая стена из сосен, почти полностью закрывающих вид; человек теряет концентрацию, передвигаясь по ковру из мягких бесшумных игл и мха, вслед за этой идиотской, непонятной музыкой, которую не заглушает даже шум шагов по листве. Пропасть разверзлась точно в том месте, где взгляд отводит наверх неожиданное лунное свечение букового леса, который начинается немного дальше, там, где свет свободно переливается через едва заметные ветки; смотришь туда и пропасти внизу даже не замечаешь. Тошнотворно лицемерная, недобрая земля! Даже Агата замерла, увидев пропасть; полицейского я еле слышу, так бесшумно он идет за мной, но все же останавливается, конечно, останавливается, наверное, — весь лес почувствовал мой шок, когда я резко остановился.

Вытираю лицо рукавом; в носу и во рту ощущаю неприятный металлический привкус, хотя по сути это только пот и жжение поцарапанной кожи. Бесконечно неприятное ощущение. Как я ненавижу этот лес. Что за история, во что я вообще ввязался?

Все трое молча стоим над пропастью.

Шулич: Черт возьми, это опасно.

Я: Да, похоже на то.