Шулич улыбается, глядя на меня, как будто я кретин.
Шулич: Да ладно, поверить не могу.
Я: Успокойтесь. Успокойтесь.
Шулич: Хорошо. Успокоимся.
Но Агата не успокоится. Поднимается, шатается.
Я: Ты тоже успокойся!
Шулич оборачивается в ее сторону.
Агата: Давай! Стреляй! В говнюка этого! Я хочу ему в рот нассать!
Шулич: Эй ты, корова, заткнись!
Они даже не принимают меня в расчет. Агата к нему, он засыпает ее ударами по лицу и по груди.
Я: Стоять! Оба!
Шулич отстраняется, потом делает быстрый удар, ее только немного развернуло, она снова бросается на него, глаза у нее горят, как у пса, разрывающего овцу, кровь льет изо рта, снова начинает его бить.
Агата: Стреляй!
Шулич: Да я тебя размажу, сучка поганая!
Опускаю пистолет, этого не может быть. Закрываю глаза.
Нагибаюсь, кладу пистолет на землю. Черт, здесь должен быть какой-то предохранитель, не знаю, где он. По-любому, не мог бы стрелять. Да и смысла нет. Поднимаюсь и смотрю на этих двоих, руки у меня сами собой поднимаются наверх.
Так нельзя нормально работать.
Агата: Здорово ты ему надавал.
Кожу печет. По всей поверхности. Это тело как будто стало мне тесно. Как будто там, через все эти разболевшиеся царапины, мясо хочет выступить наружу и уже начало выступать, свинья-предательница. Хрен с ним.
Я хочу домой. В постель, голову в подушку и замотаться в одеяло. Вот что мне сейчас нужно. Сейчас должны выйти эти студенты-психологи, или цыгане, или крестьяне, или кто там еще, кто затеял весь этот цирк. Все бы пришли сейчас из леса, выступили в полосу лунного света, держась за руки, как на сцене, поклонились бы и ушли обратно в лес, спонтанные овации, девушка на авансцене, букет цветов и лавровый венок. Без пистолета я не опасен. Да и полицейский тоже, угроза устранена.
Агата все же вспомнила о ребенке, который сейчас старается выпрыгнуть из кожи и надрывается от крика. У меня трясутся руки. Этой молодой семье нужно помочь. Видно же, что девчонка не справится, одна не сможет. Она сейчас должна ходить в школу, готовиться к выпускным экзаменам, ходить по разным факультетам на дни открытых дверей, так, как ей говорила старуха. Нет, с этим ребенком она не справляется. Смотри, как она его укачивает, чтобы он успокоился, но она с головой где-то в другом месте. Смотрит на меня. Кто-то другой должен заботиться об этом ребенке, кто-то другой, у кого есть деньги, для нее уже нет спасения, только успокоительная терапия. Она животное.
Дышащее, гладкое под одеждой, теплое, бесполезное животное. Женщина, с агрессивной энергией, с живым запахом, не таким, как у Шулича. Смотрит на меня с восхищением.
Агата: Я ошиблась на твой счет.
Шулич тоже ошибся на мой счет. А в долине я просто буду молчать. Ничего не скажу. Ступор. Пусть она говорит.
Агата: Он защищал мою честь. Полицейский Шулич хотел меня изнасиловать, честное слово. Бил меня, обижал господина подсекретаря.
Такие показания она будет давать.
Агата: Теперь у тебя будут проблемы.
Смотрю на нее. Глядит на меня, одной рукой отстегивает пуговицы на джинсовой рубашке, опять сиська. Кровь течет у нее изо рта, от удара Шулича, выглядит как вампир. Показывает сиську, вот злыдня, именно злыдни и живут дольше всех, и переживут всех. А может, и нет.
Агата: Ты должен был это сделать.
Ну да, они это так и делают, без раздумий. Какая разница.