«Поругают, побесятся да и простят, – думал новоиспеченный супруг, оглядывая сидевшую рядом «родню». – Конечно, лучше бы все по-хорошему, по-людски, но что сделано, то сделано, ничего уже не попишешь. Жаль, что так получилось, но ведь ничего страшного не произошло. И с выступлениями можно как-то устроиться, самое главное – они теперь знают всю правду».
Карета остановилась у театра, надо было выходить, снова лавировать среди поклонников и сохранять при этом выдержку и спокойствие, чтобы никто ничего не понял и чтобы не сорвать концерт. В полном молчании маленькая группа проследовала сквозь взбудораженную толпу, и, оказавшись в здании, все разошлись в разные стороны: маэстро направился в ложу, певица в свою гримерную, пианистка – в свою, а молодой журналист в партер, на то место, где всегда сидел во время концерта.
Легко себе представить, в каком состоянии вышли на сцену артистка и аккомпаниатор, но зрителей, пришедших сюда как на праздник, нельзя было разочаровать. Заиграла музыка, дивно запела певица, по своему обыкновению (что уже никого не удивляло) устремив взгляд в ложу, где сидел ее опекун, чье лицо сегодня особенно поражало какой-то мертвенной бледностью, и только глаза горели удивительным огнем.
Надо сказать, что голос артистки в этот вечер звучал настолько сказочно, что, казалось, превышал все человеческие возможности и мог принадлежать только ангелу. Зритель был околдован, потрясен, взят в плен.
И вдруг сидевший в ложе маэстро побледнел еще больше, одной рукой схватился за сердце, другой рванул на себе ворот безупречно накрахмаленной манишки и стал медленно сползать с кресла. Голова его запрокинулась, глаза застыли в трагичной неподвижности. Зал не понял бы, что произошло, если бы не поведение певицы. Она, как зеркальное отражение своего опекуна, повторила все его движения, что-то заклокотало в ее горле, пение прекратилось, на смену ему пришли какие-то нечленораздельные звуки, и она так же медленно, как маэстро, начала опускаться на пол.
Аккомпаниатор, вся ушедшая в музыку и не отрывавшая взгляда от клавиш рояля, несколько секунд продолжала играть, а потом, услышав вместо пения ужасающие звуки, в удивлении подняла голову и увидела лежавшую на полу воспитанницу. Женщина и молодой человек одновременно бросились к находившейся в глубоком обмороке девушке. В ложе тоже суетились какие-то люди. И певицу, и маэстро перенесли в гримерную. К сожалению, мужчине уже ничем помочь было нельзя, он скоропостижно скончался от разрыва сердца, как объяснил присутствующим оказавшийся среди зрителей врач, не думавший и не гадавший, что вместо наслаждения восхитительным пением ему придется заняться своими профессиональными обязанностями, да еще констатировать смерть.
Девушке повезло больше: она просто потеряла сознание, но угрозы жизни не было. Хлопотавший возле нее доктор заверил, что в скором времени она придет в себя. Что касается пианистки, то она безудержно рыдала и тоже нуждалась в медицинской помощи.
Врач поспешил дать ей успокоительное, и вскоре рыдания стихли. В наступившей тишине раздался сдавленный голос женщины, тупо повторявший:
– Она не может петь, она не может петь.
– Конечно, не может, – горячо откликнулся директор театра, – надо быть совсем без сердца, чтобы заставлять ее петь, когда произошла такая трагедия. Надеюсь, зрители нас поймут, если мы отложим концерты на какое-то время, пока бедняжка не придет в себя.
– Она не может петь, – снова повторила аккомпаниатор, – она никогда уже не сможет петь.
– Да что вы заладили: не может петь, не может петь! – несколько раздраженно сказал директор театра. Его поддержал молодой муж, стоявший на коленях возле кушетки, на которую положили бедняжку. Осторожно поглаживая плечи певицы, он произнес:
– Все когда-то кончается. Рано или поздно родители уходят, а дети продолжают жить дальше. Утихнет боль утраты, и концерты возобновятся, правда, пока неизвестно когда, здесь я с вами соглашусь… – И он поклонился пианистке.
Та вытерла платочком глаза, вздохнула и, глядя в упор на директора театра, четко и раздельно произнесла:
– А я вам говорю, что она не может петь. Она глухонемая. – И в наступившей мертвой тишине добавила: – Впрочем, прекраснейший и талантливейший медиум.
Удивительная сказка
Жил один охотник, и был он очень удачлив. Ни разу пустой с охоты не вернулся, даже когда все другие возвращались несолоно хлебавши, он что-нибудь да принесет. Конечно, отсюда и какой-никакой достаток был, хотя жил он один, семьей не обзавелся, а все потому, что с утра до ночи пропадал на охоте, которая заменяла ему все в жизни. Люди дивились его охотницкому счастью, завидовали, но сколько ни подглядывали за ним, сколько его ни расспрашивали, в чем его секрет, а так ничего и не узнали. И не потому, что он таился, хитрил, недосказывал. На все вопросы отвечал обстоятельно, только повторить его успехи никто не смог. Видать, непревзойденный был мастер в своем деле.