Легко (сборник)

Врачиха оказалась сухопарой женщиной лет сорока с трезвыми глазами и закаленным характером. Она ощупала железными пальцами мою голову, подергала за язык, посмотрела зрачки и строго спросила:

— Упал?

— Как вы угадали? — поразился я.

Женщина вздохнула и зачем-то посмотрела костяшки тыльной стороны ладони Верки.

— Даже и не думайте, доктор, — посоветовал я ей. — Если бы меня сестричка ударила, мне бы и реанимация теперь не помогла.

— Может быть, так оно было бы и к лучшему, — отозвалась врачиха. — Насмотришься тут на вашего брата и думаешь иногда, что давно пора отстрел производить. С целью уменьшения бесполезной нагрузки на почву. Ну, что будем писать? Бытовая травма?

— Доктор так говорить не должен, — обиделся я. — Где ваше милосердие?

— Милосердие при мне. И слов моих оно не касается, — сказала врачиха. — Не тяните время. Что писать будем?

— Хорошо, — согласился я. — Только травма производственная. Писатель я. Упал, можно сказать, на рабочем месте. Хорошо, что карандашом глаз не выколол.

— Ваша фамилия Солженицын? — поинтересовалась врачиха.

— Нет, — удивился я.

— Тогда травма бытовая, — отрезала врачиха. — Если каждый мужик, у которого гайка лежит в кармане, станет себя слесарем называть, у нас у каждого крана по два слесаря стоять будет. Попьете вот эти таблетки. Если тошнота не прекратится, к врачу.

Врачиха защелкнула саквояж, подмигнула левым глазом и отправилась в ванную мыть руки.

— Доктор! — крикнул я ей вслед. — А почему вы руки моете перед уходом?

— А почему кошка умывается после еды? — спросила врачиха из ванной.

Я пожал плечами. Голова начинала все сильнее гудеть и явственно наливаться свинцом. Врачиха вышла из ванной, посмотрела на меня с плохо скрываемым сожалением и ушла. Верка вышла ее проводить и вернулась через минуту с милиционером. Милиционер хмуро посмотрел мне в лицо и присел на краешек стула.

— Что, лейтенант, нравится? — спросил я его, стараясь лечь удобнее. — Что-то вы быстро сегодня.

— Проездом, — отозвался лейтенант, — а насчет физиономии согласен. Приготовлено неплохо. Но видели и покруче. Заявление писать будете?

— Зачем? — спросил я. — Я ж упал. Вот в этом коридоре. Об ручку.

— Удивительно, — сказал лейтенант, раскладывая на потрепанной виниловой папке листки. — Откуда у людей такая меткость берется? Вроде и разбежаться особо негде. Вот. Пишите.

— А что писать, собственно? — переспросил я.

— А что было, то и пишите. В смысле «упал», — поправился лейтенант, — а то знаем мы вашего брата. Сегодня он упал, а завтра, когда хмель сойдет, оказывается, ему в этом человек двадцать помогали и кошелек отняли попутно с такой суммой, которой он и в глаза никогда не видел.

— Напрасно вы так, лейтенант, — вздохнул я. — Нет у меня ни брата, ни кошелька. Ну, правду так правду. Давайте сюда листок.

Я пристроил на коленях папку и накарябал следующее: «Я такой-то-такой-то, находясь в здравом уме и сравнительно ясной памяти, подтверждаю, что с детства страдаю раскоординацией конечностей и всего организма, из-за чего сегодня утром во время передвижения по маршруту „гостиная-санузел“ моя правая нога зацепилась за левую, и я потерял точку опоры. Вследствие этого я упал в направлении коридора таким образом, что траектория пролета головы была остановлена выступающей из двери квартиры дверной ручкой, из-за чего я незамедлительно получил легкое сотрясение мозга, и повреждение мягких тканей лицевой части тела. Претензий к физическим и юридическим лицам не имею. Означенную ручку прошу выломать и отправить на переплавку. Число. Подпись».

Милиционер внимательно изучил мои каракули, встал, надел фуражку и отдал мне честь.

— Если что, справку о раскоординации можете представить?

— Не могу, — сказал я. — Не лечился. Страдал так. Но согласен на следственный эксперимент. Подзаживет вот только. Кстати, как насчет чайку? Я обещал.

— Нет уж, — вздохнул милиционер. — Смотрю на ваше лицо и теряю аппетит.

Он еще раз отдал мне честь, пошел за Веркой к выходу, остановился в дверях, обернулся:

— А здорово он тебе засадил.

— На переплавку ее, на переплавку! — не поддался я на провокацию.

Верка вернулась через пару минут, села напротив. Сложила руки на груди.

— Евдокия до него докопалась. Звонил в седьмую, потом ушел. Никто не открыл. Там никого нет.

— Может быть, — согласился я.

— Иногда мне кажется, что это я твой старший брат, а не наоборот, — вздохнула Верка.

— Да, — кивнул я, — что-то суббота не задалась на этой неделе. Вера, может, я полежу?

— Конечно, — заторопилась Верка, — мне пора. Только не открывай никому. А то тебя тут вообще убьют. Я позвоню вечером.

— Ты только Вовке ничего не говори. А дверь я никому теперь не открою, — пообещал я.

В прихожей скрипнула незакрытая дверь, и из коридора показалась счастливая физиономия Степаныча.

— Бывайте здоровы! — сказал Степаныч. — Хайль, если вас так устраивает. Это вам.

Он сунул руку в полиэтиленовый пакет и, произведя мелодичный звон, достал и поставил на пол бутылку водки.

— Не понял? — удивился я.